Тоскуя по ней - Тиффани Робертс

— Блядь.

Киан сделал шаг вперед и запнулся, когда заметил кое-что еще. Все три кошки Уиллоу собрались возле ее спальни, сидя бок о бок и уставившись на него. Они не просто пялились, а делали это единственным способом, на который, казалось, были способны кошки, — осуждающе.

— Я не забыл о нашем соглашении, — сказал он. — Я не причинил ей вреда.

Оранжевый кот Локи повел хвостом в сторону и моргнул. Никто из кошачьих больше не двигался.

Раздраженно вздохнув, Киан направился в ванную комнату для гостей. Он включил горячую воду и осмотрел себя в зеркале.

Рубашка была расстегнута, и на ней виднелось несколько дыр. Его проницательному взгляду бросались в глаза едва заметные темные пятна на черной ткани. Кровь. В основном Лахлана, но это не уменьшило вновь вспыхнувший гнев Киана.

Он поспешно снял кольца и смыл с них кровь под струей горячей воды. Отложив их в сторону, он снял рубашку, скомкал ее и бросил на стойку. Он вымыл руки, лицо и грудь, используя при этом потенциально чрезмерное количество мыла для рук. Пока пенящаяся вода с красным оттенком стекала в канализацию, он не мог остановить мысли, что неслись в направлении, которого он изо всех сил старался избегать.

Но ты такой же, как он. Это… это то, как ты питаешься.

Схватившись за край стойки, он перегнулся через нее. Напряжение сковало его мышцы.

Я не такой, как он. Я не… монстр.

Но разве Киан не использовал свои чары на бесчисленных людях? Разве он не питался их желаниями, не манипулировал ими с помощью магии и не подталкивал их к решениям, которые они вряд ли бы приняли в здравом уме? Разве он не использовал свою силу, чтобы влиять на их мысли ровно настолько, чтобы они соответствовали его потребностям?

До Уиллоу ему никогда не приходилось сталкиваться с последствиями того, что его вид делал со смертными. Ему никогда не приходилось быть свидетелем того, что эта магия могла сделать с ними. Он никогда не задумывался о насилии, о том отвращении, которое они пережили. Он никогда не представлял себе травму потери контроля. Травму от того, что становишься рабом желания.

Это не совсем честно, не так ли?

Потому что он видел некоторые из этих последствий. Он был свидетелем насилия, деградации, жестокости. Он видел, как у людей отнимали свободу воли. И, боги, он чувствовал это в глубине своей души. Это вернуло его воспоминания прямо к Тултирасу, к тем самым повелителям фэйри, от которых он бежал с самого начала. К существам, которые пытались лишить Киана свободы воли.

Но он предпочел не смотреть. Он предпочел притвориться, что это не имеет значения, потому что он не был тем, кто это делал.

Почему он вообще должен был тратить время, сочувствуя людям, беспокоясь об их благополучии? Смертные были добычей. Добычей была Уиллоу.

И сегодня она была добычей Лахлана.

Киан оскалил зубы в рычании.

О, он, блядь, знал все это время. Вот почему существовали его правила — чтобы ему никогда не приходилось сталкиваться с этими последствиями, никогда не приходилось их оценивать, никогда не приходилось чувствовать даже намека на вину. Чтобы мог убедить себя, что он лучше.

Инкубы, подобные Лахлану, брали все, что хотели. Они использовали свое могущественное обаяние, чтобы подавить любое сопротивление, чтобы внедрить желания в разум смертного. Контролировать. То, что методы Киана были не такими агрессивными, не имело значения. Какое бы согласие, как он убедил себя, ни давали его смертные жертвы, оно было таким же недействительным, как и любое согласие, полученное Лахланом.

Несмотря на все его усилия обуздать темные, животные желания в своей сути, несмотря на всю его борьбу держать зверя на цепи, какое различие на самом деле можно было провести между Кианом и Лахланом? Возможно, другие фэйри были правы в том, как они относились к виду Киана.

Инкубы были паразитами. Пиявками. Никогда нельзя доверять, никогда не следует верить. Сама их природа заключалась в том, чтобы лгать, эксплуатировать и воровать. Охотиться на всех. В конце концов, это все одно и то же. Техника не имела значения, и шаткий моральный кодекс Киана не мог изменить результат.

Глазами любого другого Киан и Лахлан были существами одного рода.

— Нет, — прорычал он, царапая когтями столешницу. — Я не вселяю в них страх. Не питаюсь их болью. Не ломаю их, не осушаю и не выбрасываю, как мусор.

Было ли этого достаточно?

Его гламур рухнул. Он изучал свое отражение, смотрел в собственные сияющие голубые глаза и не мог решить, что же он видит. Пустота, вечно голодная, пожирающая все, что оказывается рядом? Источник страсти, потенциала,… заботы? Мыслящее, чувствующее существо…

Или зверь?

Но разве у него был выбор? Как еще ему питаться, чтобы выжить?

— Это ей не поможет, — прохрипел он. — Ты ей не поможешь. Не так.

Он вдохнул, наполняя грудь до боли, и задержал дыхание, отсчитывая удары своего сердца.

Уиллоу нужен был кто-то устойчивый. Кто-то надёжный, на кого можно положиться. Кто-то, кто показал бы ей, что, хотя ее мир пошатнулся, он все еще цел. Кто-то, кто мог поддержать ее, пока она не восстановит равновесие. Ей нужно было знать, что она не одна.

Этот кто-то был Кианом? Был ли он способен на это?

Его брови поползли вниз, а ноздри раздулись, когда он оскалил зубы.

— Это, черт возьми, не имеет значения. Я буду таким, каким ей нужно. Любым.

Он поднял свою рубашку и выбросил ее в мусорное ведро рядом со стойкой, прежде чем выйти из комнаты.

Бебе, Реми и Локи оставались на своих позициях возле спальни Уиллоу, такие же настороженные, как и раньше. Киан остановился, но не позволил себе задержаться надолго. Он осторожно перешагнул через кошек, чтобы войти в спальню, повернулся к ним и взялся за ручку двери.

Они вытягивали шеи, продолжая пялиться.

— Я присмотрю за ней, — мягко сказал он и закрыл дверь.

Тишину комнаты нарушали два приглушенных звука, оба доносившиеся из-за закрытой двери ванной — шум льющегося душа и всхлипывания Уиллоу. Внутренности Киана скрутились в узлы и опустились, все натянулось. Он сжал кулаки, впившись когтями в ладони, но ничто не могло облегчить опустошение, которое причинили ему ее страдания.

Он жаждал услышать из ее уст великое множество звуков. Этот не был одним из них, и никогда не будет.

— Я,