Покровитель для Ангела. Собственность бандита - Екатерина Ромеро

вернуться, пристрелить Макса и до боли сжать Ангела в своих руках. Я скучал, боже, как безумно я скучал по ней, один раз я не выдержал, поехал к ней на квартиру, а потом я нашел ее письма.

Ангел говорила со мной. Этими письмами.

Она писала их десятки, листы валялись по всей квартире. Я думал, что сойду с ума с ней, как Ангел плакала в этих письмах, как любила и ненавидела меня в них, как она меня звала.

Я думал, она там пишет мне проклятия, а она молилась за меня. В письмах. Просила бога за меня, а не за себя. Просила у того, в кого я никогда не верил. Моя нежная девочка просила здоровья и сил у бога для меня, тогда как сама уже находилась на грани смерти, и от одного только понимания этого мне хотелось пустить себе пулю в лоб.

Я понимал, что Ангел не справляется, она никому не говорит об этом, и я ошибся, когда видел улыбку на ее лице, потому что только в письмах она была настоящая, и вдруг мне стало страшно, что Ангел перестанет писать и я больше не буду знать, как она с этим справляется. Я положил письмо обратно, дико хотелось закурить, но не стал. Вышел из ее квартиры, сел в машину и посмотрел на небо.

– Забери меня, а она пусть живет! Невинная. Дитя еще дурное. Пусть живет, пусть она живет!

Ее последнее письмо. Я понял, что оно последнее, потому что в нем Ангел сказала, что ненавидит меня и больше никогда не будет мне писать.

Я же вслух попросил ее не сдаваться. Не опускать руки, подождать еще немного, но нет. Ангел больше не писала мне, и прошел уже месяц, как я не знаю, о чем она думает, о чем плачет.

Ангел стала чаще улыбаться, закрыла косяки по учебе и набрала вес, но она мне больше не писала, и я не понимал, о чем она думает. Она закрылась от всех, и это было сродни медленно действующей мине.

Я должен был оттолкнуть ее от себя, и у меня это получилось. Она будет счастлива. Ангел будет жить. Похуй уже на себя. Главное – она, но я не думал, что Ангел настолько упрямая и ее не остановит даже мое дикое “ не люблю”.

Девочка моя, я не люблю тебя. Я тебя обожаю. С первого дня, как увидел тебя, кажется, с первой нашей встречи так страшно, невероятно сильно, пусть теперь ты и ненавидишь меня.

Ты будешь счастлива, а я всегда буду обожать тебя.

Глава 42

Боже, я никогда так не ревела. Чтобы до хрипоты, до истерики самой настоящей. Я трепыхаюсь, как птичка, в этой машине, бьюсь об дверь, стекло, луплю со всей дури Толика, который что-то орет мне, а я не слышу.

Я реву, понимая, что мы его просто там бросили. Оставили на смерть, мы его не защитили, Михаил взял удар на себя, и хуже всего то, что я в этом виновата. Сама.

Это я поплелась в тот клуб, это я убила Ахмеда. Это из-за меня Толик подвергся опасности и из-за меня его… боже.

– Миша-а-а! Миша! Миша! О боже…

– Блядь, успокойся! Линка, мать твою! Тихо!

Толик с силой встряхивает меня, потому что в какой-то момент я просто начинаю задыхаться от истерики. У меня темнеет перед глазами, и, кажется, я разбила себе голову о стекло, когда билась в закрытую дверь.

Прикладываю ладони ко лбу. Кровь течет. Стекло треснуло, и Толик звонит по пути кому-то.

– Игорь, готовь успокоительное. Бегом! Лина, пожалуйста, успокойся! – рычит, тогда как я от слез почти ничего не вижу. У меня разрывается грудь, у меня разрывается сердце за него.

– Я не могу… я не могу… не могу поверить. Убили. Они его там убили!

– Никто никого не убил! Ты же не знаешь! Я не знаю! Успокойся!

– Я видела… видела нож. А потом они Мишу ногами. Вшестером… Боже. О боже, нет, пожалуйста!

У меня то и дело все плывет перед глазами, и Толик едва довозит меня до больницы, где нас уже ждет Игорь.

Толик вытаскивает меня из машины и заводит в приемную, усаживает на кушетку, а я не могу сделать вдох и ответить что-то связное. У меня словно отняли руки и ноги, а сердце пронзили раскаленной кочергой.

– Лина! Посмотри на меня, на меня! Это Игорь, ты меня слышишь? Кивни, если меня слышишь.

Я не могу ответить и кивнуть. У меня почему-то очень быстро вздымается грудная клетка, и мне нечем дышать. Хватаю воздух как рыба, колотит всю, и я не чувствую пальцев рук. Совсем. Они онемели и не двигаются.

– Блядь, Лина! Ты можешь что-то сказать?

– Не может. У нее шок. Надо колоть успокоительное. Она никакущая. Что у вас там стряслось?!

– Твари Ахмеда нам темную устроили. Бакир взял удар на себя.

– Вашу мать, где он? Выжил?

– Я не знаю, Игорь. Я не знаю! Все так резко, я вообще не ожидал. Я его там бросил. Оставил одного, блядь, у меня Люда рождает наверху. Мне надо к ней!

– Хорошо. Я здесь. Проконтролирую малую.

Они кладут меня на кушетку, и Игорь ставит мне укол, после которого я забываюсь болезненной дремотой.

– Миша! Миша, где ты?

Я прихожу в себя в палате и понимаю, что это не страшный сон. Меня начинает трясти снова, и вскоре Игорь подходит, меряет мне давление, слушает пульс.

– Лина, слушай меня внимательно. Успокойся! Я не могу накачивать тебя успокоительными так сильно. У тебя плохо работает сердце, слышишь меня? Тебе надо успокоиться.

– Миша… где он? Скажите мне, где он?

– Я не знаю. Никто ничего не знает. Мы его ищем. Тоха поднял всех на уши. Стас и Саня сразу поехали туда.

– Позовите Толика ко мне, пожалуйста!

– Тоха сейчас не может подойти. Роды Люды пошли плохо. Он поехал за лекарствами. Он придет, но тебе сейчас нужно выпить это и поесть. Хорошо? Ты сильная. Ты же знаешь.

– Да. Давайте все.

Выпиваю стакан воды и съедаю бутерброды. Откинувшись к стене, я смотрю на затянувшееся черными тучами небо, и мне кажется, что оно просто скоро расколется.

Где ты… Миша, пожалуйста, живи! Пусть он останется жив. Пусть мне просто показался тот