Спящее пламя Ферверна - Марина Эльденберт

она в восторге и от виара, которого он ей подарил — и Вэйд представлял, как горят ее глаза, когда она играет с виаренком. Почему-то ему было очень легко представить, как Ятта валяется с ним на ковре, позволяя на себя прыгать, или бросает ему игрушку, за которой тот взмывает в воздух.

Он представлял, как она кружится на катке Ферверна, хотя сейчас это было больше из разряда фантастики — Роа говорил, что она отдала все коньки тем, кто не мог их себе позволить и выставила все наряды на благотворительный аукцион. Известные фигуристки по всему миру с радостью их скупили, а средства пошли в Мировой фонд, заботящийся о драконятах, осиротевших по вине браконьеров, и в фервернские детские дома.

— Она все время учится, — говорил Вайдхэн.

И такой Вэйд тоже легко мог ее представить. Как она сидит за столом в своей комнате, подвернув под себя ногу, и готовится к занятиям. Как закусив губу, постукивает стилусом по экрану, и волосы у нее собраны в такой небрежный пучок, из-за чего видна стройная шея. Он представлял ее в уютных свитерах и пижамах, в легких платьях и в тех платьях, в которых она выходила на интервью. Без платьев тоже представлял, если уж быть честным, и это выходило настолько возбуждающе, что девицы, которые в этот момент были рядом, выползали из его постели затраханными.

Да, трахать он мог кого угодно, но кто угодно никогда не станет Яттой. Это он понял в тот момент, когда чудом не швырнул Роа в бассейн. Они встречались в Зингсприде, и тот решил поделиться, что у них с Яттой было буквально на неделе. Ятта уже вернулась, а Роа решил задержаться, и Вэйд согласился с ним пересечься. Лучше бы не соглашался, честное слово, потому что представлять, что ее касается Вайдхэн, было сродни пытке.

Пытке, которую он заслужил.

Когда Вайдхэн позвонил и попросил спеть на их помолвке, Вэйд отказался. Отказался, потому что знал, что ничего хорошего из этого не выйдет, потому что мысли о ней до сих пор сводили с ума. А потом передумал, потому что понял, что не сможет жить, если не узнает, что это значило для нее. Если она выйдет за Вайдхэна, если она станет его по-настоящему (тот факт, что за все это время так и не стала, тоже был своеобразным вызовом самому себе), все будет кончено. Навсегда. Каждый раз, когда он «небрежно» интересовался, как у них дела с Яттой, он старался не думать, что Роа может рассказать про их «первый раз». Но первого раза не было, такое Вайдхэн точно не стал бы скрывать, а он чувствовал себя набловым сталкером, подглядывающим за лучшим другом и желанной женщиной в замочную скважину.

Но Ятта совершенно точно не была к нему равнодушна, и сейчас, несмотря на всю паршивость ситуации в целом, это придавало ему сил. Потому что даже сквозь мерзкое разрушающее чувство вины Вэйд понимал, что она его не забыла. А может быть, и не забывала ни на минуту. В точности так же, как он ее.

— Я хочу жениться на вашей дочери, — заявил он совершенно охреневшему Ландерстергу, который смотрел на него так, как будто не против был превратить в ледяную глыбу на месте. Судя по выражению его лица, отца Ятты сдерживали только дипломатические последствия.

— Не думал, что безумие — это наследственное, — выдал Ландерстерг совершенно недипломатично.

— Я тоже никогда не сказал бы, что Ятта ваша родная дочь, — ввернул Вэйд.

После чего, собственно, Ландерстерг забыл о дипломатии, и они слегка подрались. Бить отца Ятты было стремно, но дрался он на удивление хорошо, поэтому Ятта увидела то, что увидела. И услышала то, что услышала. Она смотрела на отца так, как будто видела его впервые.

А Вэйд смотрел на нее и не мог насмотреться. Потому что увидеть ее в ближайшее время ему не грозило — возле его двери возникли мергхандары сразу же, как только он вернулся к себе. Сейчас же один из них заглянул к нему, чтобы сказать:

— Через полчаса состоится открытие телепорта. Собирайтесь.

Они хотели выбросить его из резиденции и из ее жизни, между тем как он только сейчас осознал, что не собирается отступать. И уступать ее Вайдхэну тоже не собирается. Твою мать, если она до сих пор с ним не спала, значит, у нее банально на него не стоит. И надо быть рукорылым наблом, чтобы этого не понимать. Что у них получится, помимо пламени? Да и получится ли это самое пламя, если он ее вообще не возбуждает?

Одной из причин отказаться от нее тогда было это наблово пламя. Пламя, которое в мире иртханов, для иртханов значит безумно много. Он даже не представлял, каково это жить — и его не чувствовать. Совсем. Но тогда Вэйд не спросил об этом Ятту — а чего хочет она. Тогда он не спросил, а будет ли она счастлива с Роа. Теперь мять яйца по этому поводу уже не было смысла.

Но и сдаваться так просто тоже повода не было.

— Я хочу поговорить с Торнгером Ландерстергом, — произнес он.

— Ферн Ландерстерг не готов с вами разговаривать.

— Так пусть подготовится. Или я буду с ним разговаривать через журналистов.

На лице мергхандара отразился сложный вычислительный процесс. Правда, что он там вычислил, Вэйд так и не понял, потому что его обожгло. Со всей дури, со всей силы, как будто кто-то внутри подкрутил пламя на полную, выпуская его не в кровь, а между внутренностями.

* * *

Ятта

Это совершенно не тот Роа, которого я знала. Уж точно не знакомый парень, с которым мы в детстве бегали вдоль бассейна, и хотя нам запрещали прыгать в него с разбегу, мы это делали. На спор, кто поднимет больше брызг. Выигрывала всегда Риа, я не представляю, как у нее это получалось, но у нее получалось. Она растопыривала руки и ноги так, как вообще запрещено делать, и все время побеждала. Фонтанчики у нее выходили знатные. Эрвер в наших соревнованиях не участвовал, за что Риа называла его душнилой.

Все это сейчас стирается из памяти, потому что мужчину, сидящего в кресле, я вижу впервые. Вот это вот все было не с ним. Точно. Потому что тот Роа никогда бы со мной так не поступил и уж точно никогда бы такое мне не сказал.

— Сначала