Посткарантин - Злата Косолапова

холодная, буквально уничтожала меня. Она съедала меня каждый день, вгрызаясь в моё сердце и каждую мысль, не давая мне думать ни о чём другом, кроме свободы, до которой мне было не добраться. Меня крутило в агонии каждую ночь, и каждое утро скользкий ком терзал моё горло, не давая дышать. Каждый день я открывала глаза и видела всё те же ненавистные трещины, ползущие по низкому потолку моего маленького дома, одиноко сереющего в квартале карантинников.

Знаете, какая она, Адвега?

Закрытый город.

Центральный дворец высился над бурлящей, ныне вспенившейся от притока лишней воды горной речкой, пересекающей всю пещеру. Тонкие антенны, словно иглы, блестели на покатых крышах домов и на ржавых вышках. Огни фонарей, костров и прожекторов сверкали в самых разных точках города.

Скоп серых домов‑коробок, исчерченный черной паутиной улиц, растянулся по огромному пещерному пласту. На возвышениях дома поднимались и уже вскоре, на склоне, уходили вниз, можно подумать, проваливаясь куда‑то глубоко‑глубоко.

Ещё до войны эти помещения, которые нынче стали для нас жилищами, использовались для содержания какого‑то научного оборудования, а сейчас для нужд закрытого города Адвеги.

В довоенные годы этот город был одним из самых масштабных научных центров. И с тех самых пор, как Адвега была основана, вход сюда был закрытым, а проекты, которые здесь велись, являлись одной из самых ценных государственных тайн. Впрочем, сейчас, спустя семьдесят лет с начала войны, ситуация не слишком‑то и поменялась.

Адвега была моей тюрьмой. Я прожила здесь уже три года – и до сих пор не знаю, как это так произошло: я выдержала здесь уже три года! Мне было сложно в это поверить. Каждый день казался мне здесь отвратительно тошнотворным, как и всё вокруг. Я до глубоких ран в сердце скучала по папе и родному Куполу, я скучала по свободе, по небу… И ещё по одному человеку. Так сильно скучала. Так сильно… Жив ли он ещё? Вернулся ли? Узнал ли, что со мной произошло?

Я знаю, что им сказали, что я умерла. Я знаю. Но я боялась об этом думать. Я боялась думать о том, как пережил эту «новость» мой папа. Но Спольников снизошел до того, чтобы сообщить мне о том, что мой отец жив. И я искренне надеялась, что он не сошел с ума от горя…

Вынырнув из ленивого марева мыслей, я скорее на автомате коснулась места на шее под левым ухом. Три года назад мне, как и всем жителям Адвеги, сделали татуировку. Я до сих пор помнила, как жгучая боль въедливо жалила мою кожу в те минуты, когда тонкий лазер выжигал мне на шее герб подземного города.

Я мечтала о том, что сбегу, но это было невозможно. У нас у всех были датчики в руках – они отслеживали, где мы находимся, и любого из нас могли бы по ним найти где угодно. Не спрячешься. А датчики, эти чертовы датчики, вшиты нам, подопытным, в руки.

Никто из жителей закрытого города не знал о том, что происходит. Здесь следили за этим так, как не следили бы больше нигде. Каждый из жителей работал, развивая город, не зная, на каких костях он стоит. Карантинники считались людьми на лечении – кто‑то был из города, кто‑то из‑под неба. В обществе Адвеги считалось, что добрые дяди – управитель Сергей Сухонин и «самый добрый доктор» Антон Спольников – из самых лучших побуждений лечили карантинников от всякой разной хвори просто потому, что это гуманно. Просто потому, что у них есть возможность, и поэтому они помогают другим. Да и вообще, в нынешнем мире так мало гуманности, но только не в Адвеге. Тут её с лихвой. Правда, только для тех, кто не знает правду.

Кровь из меня качали размеренно: каждый день по сколько‑то там. По счастью, ничего не кололи кроме витаминов и каких‑то поддерживающих сывороток. Как я уже говорила, кровь им нужна была чистая, а я – как можно дольше живая и здоровая. Но организм всё равно сгорал. Мы все так сгорали от бессилия и постоянной нагрузки. Просто кто‑то быстрее, кто медленнее. Мои вены разве что не лопались от катетеров, синевато‑серые синяки облепили все запястья и плечи, а руки иногда было невозможно согнуть из‑за бесконечных игл, ежедневно раздирающих мою кожу.

Я не знаю, что именно они делали с моей кровью, но знала, для чего она была им нужна.

«Они ищут какой‑то элемент в своей дурацкой формуле, способный подсадить любую задницу на наркоту, которую они тут варганят. У них ничего не выходит, – сказал мне Лёнька, имея в виду под «любой задницей», конечно же, человеческий организм. – И не выйдет. Но кое‑кто им платит мешки жетонов за эти исследования».

А вот «кое‑кто» – это уже Бест. В этом секрета не было ни для кого. Адвега занималась тем, что наколачивала самопальную наркоту под видом лекарств, которые продавались за большие деньги. На эту дрянь подсаживали людей под небом – нищих, бродяг, отшельников, бандитов, жителей поселений и городов. Подсаживались не все, многим удавалось слезть. Все, кто «сел» крепко‑накрепко, в конце концов мучительно умирали, а сколько людей померло от опытов для этих «лекарств» – я лучше промолчу.

Но то, что они искали сейчас, было важнее всего остального. Оно должно было работать на сто процентов, то есть с него нельзя было так просто слезть, а попасть в зависимость можно было слёту. Именно это лекарство Бест ждал больше всего.

Только вот сделать его без моей крови было довольно трудоёмко.

И из‑за этого мне на самом деле вообще сильно повезло. По крайней мере, в отличие от других карантинников у меня были все самые лучшие условия, которые мне только смогли предоставить. Всеми этими условиями я старалась делиться с другими собратьями по карантину. Конечно, разгуляться мне никто не давал, но выпросить что‑то важное для меня было вполне реальным.

Но, кстати, нам всем перепадало. Если не от озлобленных горожан, а среди них были те, кто люто ненавидел карантинников, то от научных сотрудников. И если от первых нас могли защитить вторые, то от вторых – никто. Мне больше всего повезло именно в том, что научные сотрудники меня не трогали. Не могли, хотя наверняка парочка из них точно не прочь была бы отметелить меня. Однако я всегда могла пожаловаться Бесту, а они этого боялись.

Ладно, всё. Хватит думать об этом.

Я выдохнула и увереннее зашагала вперед, стараясь не отвлекаться и не терять бдительности. Час уже поздний,