Развод с горьким привкусом кофе - Сусанна Ткаченко

попыталась бороться? Я же уважать себя перестану. А без самоуважения что я за человек? Пустая оболочка, призрак, доживающий свои дни в тени чужих решений. Вечные подозрения будут разрушать меня изнутри, ведь, как известно, все болезни от нервов. И тогда вместо жизни — только бесконечные походы по врачам, таблетки, одиночество.

Мысли выстраиваются в цепочку, которая приводит к печальному финалу, где я остаюсь ни с чем, старой и больной. Сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Отбрасываю сомнения и иду на встречу с Князевым ровно в семь.

Этот мужчина всегда имел слабость к пафосным тачкам. Его машину можно узнать сразу — черный монстр с тонированными стеклами, блестящий, как зеркало. Ни у кого в родительском дворе такой дорогой машины по определению быть не может. Она тихо мощно порыкивает, будто хищник, затаившийся перед прыжком. Сразу вспоминается «Харлей» Тимура. Тот байк был таким же — хромированным, громким, притягивающим взгляды.

Водительская дверь открывается, и из машины выходит Князев. Он делает пару шагов мне навстречу, и закатный луч апрельского вечера скользит по его скулам, подчеркивая резкие черты лица.

— Ты за рулем? — Голос у него низкий, чуть хрипловатый, будто он только что затушил сигарету. — Предлагаю отъехать на пустырь за парком. Каюсь, не подумал, что моя детка вызовет в вашем дворе такой ажиотаж. — Губы его растягиваются в кривой усмешке, но в глазах — ни капли веселья.

На улице еще светло. Дети гоняют на велосипедах, их смех как колокольчики — такой беззаботный, что становится почти обидно. Соседи возвращаются с работы усталые, гружёные пакетами из супермаркета, и поглядывают на нас с любопытством. И да, Тимур прав — мы тут как инородное тело.

— Моя машина на техобслуживании, — отвечаю, невольно сжимаясь, будто пытаясь стать меньше, незаметнее.

— А, ну тогда прыгай в мою. Я потом тебя домой отвезу.

Князев открывает пассажирскую дверь и помогает мне забраться на высокую подножку. Сажусь, и меня сразу накрывает волной тепла и запаха кожи. Князев занимает свое место, и мы выруливаем из двора. Мысленно выдыхаю.

До пустыря недалеко. Едем молча, и тишина в салоне кажется густой, как сироп. Я боюсь начинать разговор, боюсь, что голос дрогнет, выдаст мой страх. Втягиваю носом умопомрачительный дорогой парфюм Тимура — что-то древесное, с нотками кожи и перца. Пытаюсь унять сердцебиение, но оно стучит где-то в горле: громко, навязчиво.

Останавливаемся. Пустырь — грязный, заброшенный, с разбитыми бутылками и не до конца растаявшими сугробами. К лету на пустыре уберутся и обустроят поляну для пикников, а пока тут уныло так же, как и у меня на душе. Князев достает прозрачный файл и кидает его мне на колени.

С первой же фотографии на меня смотрит очень «модная» зеленоглазая молодая блондинка. Модная — в смысле, лицо сделано по последнему слову косметологии. Тут тебе и губы «Джоли», и «лисьи глазки», и скулы тоже чьи-то — «Нефертити», наверное, но явно не ее собственные. Грудь — тоже надувная. Окрашивание самое дорогое, а зубы… Боюсь даже прикидывать, сколько стоит сделать такую улыбку. Наверняка не один миллион.

— Это Екатерина Котехина, — говорит Князев ровно, но в его голосе слышится презрение. — В узких кругах — Кот. Профессиональная содержанка, мечтающая сменить фамилию, став законной супругой какого-нибудь олигарха. Нынешний статус Катерину угнетает. Она считает, что достойна большего. Однако особым умом девушка не одарена и добиться чего-либо самостоятельно она не способна. При бывших любовниках пыталась петь, вести блог и даже открыть курсы. Но, увы, даже с большими финансовыми вложениями у нее ничего не вышло. Теперь Кот взялась за твоего мужа, Марго, и хочет стать хозяйкой кофеен. Ей хватило ума понять, что для ведения этого раскрученного бизнеса ей не потребуется ничего, кроме как не мешать.

Вот персонал кофеен обрадуется! Получит ту хозяйку, о которой мечтает! Горькая усмешка вырывается из меня сама собой. Достаю из файла стопку фотографий, листаю. На следующей — Даня и Кот выходят из ресторана. Он держит ее за локоть, на лице — немое обожание. А на следующей девица сидит за столиком с другим мужчиной — в стильном костюме, с холодными глазами.

— Она изменяет моему мужу? — спрашиваю глухо, сглотнув. Горло пересохло, будто я наглоталась песка.

— Это юрист. Алик Сурков. Занимается сомнительными сделками. Ходит по краю, но пока держится из-за отца-прокурора. Вполне возможно, что и изменяет. Кот встретилась с ним сегодня после того, как пообедала с твоим мужем. Есть основания предполагать, что обсуждала, как отобрать твою долю.

— У Данилы флешка с моей электронной подписью… — говорю убитым голосом. В голове уже рисуются страшные картины: пустые счета, переоформленные документы, я — на улице.

— Ты ее до сих пор не отозвала⁈ — Князев повышает голос, и я вздрагиваю.

Его глаза вспыхивают раздражением.

Я вскидываю на него взгляд. Чувствую, что дрожит губа. Сейчас разревусь опять! Обидно до ужаса!

— Я… я…

Хочу объяснить, что весь день была в шоковом состоянии, что мысли путались, что я едва могла дышать, но слова застревают в горле.

И тут Князев резко подается ко мне, сгребает в охапку. Его руки сильные, уверенные, надёжные. В них можно спрятаться от всего. Тимур прижимает меня к своей мощной груди, и я чувствую запах его кожи, слышу, как бьется его сердце — ровно, гулко.

— Ну всё-всё, успокойся. Ничего страшного не произошло. И не произойдет. Обещаю. — Шепчет он, гладя меня по спине. Его пальцы теплые, движения медленные, успокаивающие. — Я по-прежнему считаю, что планы Котехиной идут вразрез с планами твоего мужа.

Я отстраняюсь, лезу в сумочку, достаю платок, вытираю мокрые щеки и вдруг замечаю — в глазах Князева мелькает что-то странное. Не злость или презрение. И не просто участие. Он смотрит на меня… жарко! Но очень быстро спохватывается и становится обычным холодным собой. Однако я этот взгляд уже никогда не забуду.

Глава 7

Тимур

К Маргарите Павловой — или просто Маргаритке — отношение мое всегда было слишком сложным. Я увидел ее девчонкой и неожиданно для себя самого запал. Очень сильно. Так, что испугался не на шутку. Шестнадцатилетняя сестра друга — это нерушимое табу. С ненужными чувствами я боролся со свойственным двадцатидвухлетнему парню энтузиазмом: завел себе еще больше любовниц и спускал пар с ними.