Игра в марблс - Сесилия Ахерн

Я решил проделать тот удар, который недавно отработал, потрясти их всех: закрутить свой биток и подбить оба шарика в один раз. Я запустил свой биток, и он, как я и задумал, первым делом подбил матовый шарик Дункана, но тут Томми заорал, и все поглядели на Бобби, который запихнул себе в рот улитку, прямо с ракушкой и всеми причиндалами. Энгюс кинулся к малышу, открыл ему рот:

– А где ракушка, ты что, схрумкал ее, Бобби?

Бобби ничего не ответил, ждал свою порцию, широко распахнув огромные голубые глаза. Он среди нас единственный блондин, ему и убийство сойдет с рук благодаря этим голубым глазам и светлым волосам – даже Хэмиш стукает его не каждый раз, когда руки чешутся. И вот все они пытались разобраться, куда же делся улиткин домик, и никто не смотрел, когда мой биток стукнул и по шарику Энгюса тоже, что означало: я одним ударом заполучил оба шарика. А когда они оглянулись и увидели, что я схватил оба шарика, Энгюс тут же обвинил меня в жульничестве и принялся душить.

Теперь, высвободившись, я должен был опровергнуть обвинение, повторив тот же бросок. Оно бы ладно, я знал, что смогу, но только не когда все они думают, будто я смухлевал. Если сейчас я промахнусь, они точно решат, что я жухла. Хэмиш подмигнул мне. Я знаю, он знает, что я могу, но, если я сейчас не выиграю, он, наверное, не возьмет меня с собой этой ночью. Ладони начинают потеть.

Мама снова вскрикнула, Томми в ужасе оглянулся.

– Ребенок? – спросил Бобби.

– Уже скоро, дружок, уже скоро, – сказал Хэмиш, сворачивая себе новую сигарету, хладнокровный, как огурец. Честно, когда вырасту, хочу быть в точности таким, как он.

Распахнулась дверь соседнего дома, оттуда вышла миссис Линч со своей дочкой Люси. Стоило Люси увидеть Хэмиша, и лицо у нее заполыхало. Она держала поднос с целой горой сэндвичей. Я приметил клубничное варенье, а миссис Линч несла в кувшине разбавленный апельсиновый сок.

Мы так и накинулись на эту еду.

– Спасибо, миссис Линч! – сказали мы дружно с набитыми ртами, пожирая сэндвичи. Мама там кричит наверху, а нас со вчерашнего вечера не кормили.

Хэмиш подмигнул Люси, она как-то странно захихикала и убежала в дом. Однажды я видел их вместе поздно вечером, он сунул одну руку ей в блузку, а другую запустил под юбку, а она обхватила его за пояс ногой, точно обезьянка, широкие белые бедра блестели в темноте.

– Ваша мама так и будет рожать, пока девочку не заполучит? – спросила миссис Линч, присаживаясь на ступеньку.

– Думаю, на этот раз будет девочка, – отозвался Хэмиш. – Форма живота у нее другая была.

Хэмиш говорит совершенно серьезно: хоть он и шебутной, он многое подмечает, такое видит, на что все остальные внимания не обращают.

– Наверное, ты прав, – соглашается миссис Линч. – Живот вздернут, это точно.

– Приятно будет заиметь в семье девочку, – говорит Хэмиш. – Хватит с меня этих вонючих засранцев, тошнит.

– А, она всеми вами будет командовать, вот увидишь, – говорит миссис Линч. – Как моя Люси.

– Уж она точно командует Хэмишем, – бормочет Энгюс и тут же получает от Хэмиша ногой в живот – пережеванный хлеб с вареньем вылетает у него изо рта, он согнулся пополам, а я торжествую: вот и расплата за то, что меня душил.

Зеленые глаза Хэмиша мягко светятся, похоже, он и правда рад будет сестре. Совсем размяк мой грозный старший брат.

Мама опять кричит.

– Уже скоро, – повторяет Хэмиш.

– Она молодцом, – говорит миссис Линч, но кажется, будто ей и самой стало больно только оттого, что она слышит эти крики. Может быть, вспоминает, как это было. Мне тоже поплохело, стоило представить, как младенец лезет из нее.

Акушерка выкрикивает какие-то команды, словно мама – боксер на ринге, а она – тренер. Мама визжит как свинья, за которой гонится с ножом мясник.

– Еще чуть-чуть, – говорит Хэмиш.

Миссис Линч смотрит на него с уважением: все-то он знает. Как самый старший, он уже пять раз пережил роды и даже если не все запомнил, кое в чем разбирается.

– Ладно, доиграем, пока ее ждем! – Энгюс вскочил и рукавом утер варенье с лица.

Я знаю: Энгюс хочет перед всеми доказать, что я смошенничал. Он знает, что Хэмиш покровительствует мне, а поскольку драться с Хэмишем у него силенок не хватит, он вместо старшего брата мучает меня. Сделает мне больно – и как будто поквитается с Хэмишем. И Хэмиш тоже это чувствует. Для меня это хорошо, а для того, кто меня обижает, – плохо. Только на этой неделе Хэмиш выбил зуб парню за то, что не взял меня в свою команду, – а я даже и не хотел играть в футбол.

Я поднимаюсь, занимаю свое место. Сосредоточиваюсь изо всех сил, сердце так и бьется, руки потеют. Очень хочу заполучить змеиный завиток.

Акушерка кричит, что показалась головка. Мамины вопли уже невозможно слушать: свинью загнали и режут.

– Умница девочка, умница, – бормочет миссис Линч, грызя ноготь и раскачиваясь взад-вперед на крыльце. Можно подумать, мама ее слышит. – Уже почти все, лапочка моя. Ты справилась. Справилась.

Я запускаю биток. Он бьет по шарику Дункана, как и я хотел, и катится к шарику Энгюса. Завиток будет мой.

– Девочка! – восклицает акушерка.

Мой биток подкатывается к завитку Энгюса. Он на волос разминулся с ним, но никто не смотрит, никто ничего не видит. Все так и застыли. Замерла и миссис Линч. Все ждут. Ждут, когда младенец закричит.

Хэмиш закрыл лицо руками. Я еще раз огляделся: никто не смотрел ни на меня, ни на мой биток, который так и прокатился мимо шарика Эгнюса, даже не коснулся его.

Я шагнул чуть вправо – никто не смотрел. Я вытянул ногу и слегка подтолкнул свой шарик обратно, чтобы он остановился рядом со змеиным завитком. Сердце отчаянно стучало. Я поверить не могу, что творю такое, но если сойдет с рук, то я заполучу завиток, он взаправду будет мой.

И вдруг раздался плач – но не младенца, а мамы.

Хэмиш кинулся в дом, Дункан за ним. Томми выдернул Бобби из грязи и побежал следом. Энгюс глянул под ноги, увидел, что наши два шарика лежат вплотную.

Лицо у него страшно серьезное.

– Ладно. Ты выиграл. – И он ушел в дом вслед за братьями.

Я поднял зеленый шарик, оглядел его со всех сторон. Какое счастье, что он наконец-то у меня на ладони, станет частью моей коллекции. Это ужасно редкие шарики. Но радовался я недолго: возбуждение сникло, и смысл всего случившегося дошел до меня.

Нет у нас сестренки. Младенец не выжил. А я – жухла.