Бандит Ноубл Солт - Эми Хармон

– Мама встала?

– Не-а. Ей снова нехорошо. Может, она устала. Думаю, ей сегодня стоит отдохнуть. – Ноубл и сам казался слегка усталым, а его ярко-голубые глаза сияли еще ярче оттого, что под ними пролегли темные тени.

Миссис Харви поглядела на Ноубла с таким видом, словно хотела что-то сказать, но потом лишь качнула головой.

– Я подумал, Гас, что ты мог бы сегодня поехать со мной. Мне надо кое-где побывать, и я буду рад компании.

Огастесу ничего не хотелось сильнее, чем отправиться с Ноублом, но из верности матери он нахмурил лоб и потер свою бордовую щеку. С тех пор как они покинули Францию, мама почти все время была больна. Он к такому не привык, и от беспокойства у него в животе скручивался тугой узел, а пирожки словно теряли вкус.

– Не беспокойся, Огастес. Я за ней пригляжу, – пообещала миссис Харви. – Пусть она проведет день одна, ей это пойдет на пользу, обещаю. Мамы порой устают. Вана и Гарри целый день не будет. Они обещали мне не попадать в истории, пока живут здесь.

– Ноубл обещал то же самое, правда, Ноубл? – отвечал Огастес. – Он даже не украл с корабля портрет мамы, хотя ему очень хотелось. Но капитан подарил ему портрет в качестве свадебного подарка.

– Неужели? – И миссис Харви с подозрением взглянула на Ноубла.

Огастес пожалел, что проговорился. Он совсем позабыл, кому и что именно было известно в этом мире бандитов и диких банд, и отчего-то решил, что сестра Сандэнса знает обо всем. Похоже, он ошибся.

Ноубл быстро поел, взял шляпу и небольшой чемоданчик вроде тех, что носят банкиры, и они отправились в путь, попрощавшись с мамой через дверь ванной. Мама, как и всегда, велела Огастесу быть вежливым и заставила пообещать, что он не потеряет Ноубла и будет во всем его слушаться. Голос ее звучал странно, как будто ее снова тошнило, но Огастесу хотелось поскорее поехать в Нью-Йорк, и он попросту решил, что быть дамой вообще довольно непросто.

– Помнишь, я обещал взять тебя на Уолл-стрит? – спросил Ноубл. – Нам надо зайти к одному господину по поводу денег. Но спешить нам некуда. Если захочешь что-то посмотреть или куда-то заглянуть, просто скажи.

Они сели на паром из Хобокена[22] – Огастесу понравилось, как звучит это название, Хобокен, – до Баркли-стрит, всю дорогу простояли у поручней в толпе пассажиров, а потом вскочили в трамвай до Уолл-стрит. Там они зашли в ювелирную лавку, чтобы купить маме кольцо.

– Нужно выбрать ей что-нибудь, но я не знаю ни размера, ни что ей нравится. Надеюсь, Гас, ты мне поможешь.

Огастес осторожно прошелся по магазину, рассматривая выставленные в витринах под стеклом украшения и стараясь не обращать внимания на пристальный взгляд ювелира, на шее у которого висела тяжелая лупа.

– Вот это, – произнес он, легко постучав по стеклу. – Камень такого же цвета, как оперение у голубя. Она притворяется, что ей не нравится, когда вы зовете ее голубкой, но на самом деле ей это по душе. От этого она улыбается. Вообще мама редко улыбается, Ноубл. Мне кажется, она слишком много тревожится.

– Думаю, ты прав, Гас. – Ноубл присвистнул, взглянув на кольцо. – Вкус у тебя прекрасный, мальчонка. Признаю.

Они решили, что пальцы у Гаса примерно такие же, как и у Джейн, маленькие и тонкие, но ювелир не сразу согласился, чтобы Огастес брал в руки кольцо. Он словно боялся, что, коснувшись украшения, мальчик каким-то образом перенесет на него свой изъян. Правда, узнав, что именно выбрал Ноубл, ювелир сразу подобрел к Огастесу и позволил ему примерить кольцо.

– Вы, безусловно, сделали прекрасный выбор. Голубой сапфир в центре, в окружении бриллиантов, выглядит ново и неожиданно. Великолепное кольцо. Если оно не подойдет, приведите свою даму, и мы бесплатно подгоним его по размеру.

Ноубл купил кольцо и для себя, обычное, золотое, без украшений, и прямо в лавке надел его на палец.

На Уолл-стрит у них была назначена встреча с человеком по имени Джейкоб Гурвиц. Ноубл сказал, что мистер Гурвиц – его брокер, иными словами посредник, и Гас сразу вообразил, что тот работает только по средам, а в остальное время отдыхает. Но Джейкоб Гурвиц, невысокий, остроглазый, работал без выходных. Ноубл сказал, что он заключает сделки. И зарабатывает деньги.

Гас как мог старался называть Ноубла только папой, чтобы не ошибиться и не произнести не то имя. Брокер назвал Ноубла Роем Кэссиди и показал ему целый список акций, которые, по его мнению, следовало купить. Ноубл хотел снять деньги с одного из своих счетов и имел при себе собственный список акций, которые собирался продать.

– Я бы этого не советовал, мистер Кэссиди. Я бы не стал так поступать. Вы зарабатываете деньги, зарабатывали все время, пока длилась Паника[23], и можете зарабатывать и дальше, если будете вести себя агрессивно.

В конце концов Ноублу пришлось заговорить с брокером сердитым, хотя и ровным тоном. Он велел Гурвицу сделать то, о чем его просят, а иначе он, Ноубл, отыщет себе другого посредника. Гурвиц немедленно перестал возражать, и к обеду Ноубл вышел из банка, унося в своем чемоданчике двадцать пять тысяч долларов. Он сказал Гасу, что на других счетах у него по-прежнему осталось больше денег, чем было, когда он открыл их в 1901 году.

– Я вложил деньги, и они принесли еще больше денег. Кажется, будто я их своровал, вот только это никому не вредит… и все по закону.

Они купили четыре хот-дога с лотка, стоявшего перед похожим на храм зданием фондовой биржи на Броуд-стрит, и зашагали, капая горчицей на мостовую, к зданию Блэра[24], возле которого располагался черный рынок ценных бумаг. Ноубл непременно хотел показать Огастесу это место.

Огастес объявил, что в жизни не ел ничего вкуснее, уже через несколько шагов проглотил оба хот-дога, облизал губы и пожалел, что ему не досталось добавки.

Ноубл отдал ему половину своего хот-дога:

– Мне все равно нельзя занимать руку, вдруг стрелять придется.

С этими словами Ноубл подмигнул ему, но Гас тут же забыл про еду и принялся озираться в поисках плохих парней.

– А что вы будете делать с деньгами? – шепотом спросил он у Ноубла, отирая щеки платком.

Ноубл остановился, забрал у него платок и вытер пятнышко горчицы, которое Гас пропустил:

– Использую их, чтобы гастроли Джейн Туссейнт непременно состоялись. И чтобы никто не дергал ее за ниточки.

– Как будто она