Эта башня во мне - Надежда Викторовна Ожигина

отточенным жестом, будто вытащил меч из ножен. Коснулся шелка сбитыми пальцами, вызывая вибрацию струн. Потекла мелодия, пролилась на Москву, наполнив спокойствием и прохладой, будто летний прозрачный дождь. Словно кто-то омыл стекло, сквозь которое Кондашов слишком долго смотрел на родные пейзажи. Все засияло, пробужденное звуками, заискрилось, задышало беззаботно и радостно.

Впервые за очень долгие годы Кондашов почувствовал себя свободным. И от забот, и от собственной силы, точно скинул с груди поминальный камень.

Но мелодия затихла, и чужая иллюзия осыпалась пылью с натруженных плеч.

– Вы улыбнулись, – заметил Синг Шё. – Что услышали, господин Кондашов?

Это звучало, как вопрос на экзамене: ответишь правильно – заслужишь доверие.

– Я увидел, как сталинские высотки – эти здания, там, вдалеке – обернулись крутыми горами, уходящими в небеса. А дороги внизу стали реками, величавыми и могучими.

Синг Шё помолчал, кивнул:

– Я сыграл вам старинную песню, Gāo shān liú shuǐ, «Высокие горы и текущие реки». Так в древности мастер Ю Боя, играя мелодию на гуцине, узнал в молодом дровосеке по имени Чжун Цзычи родственную душу и друга: тот понял его музыку без лишних слов. Что ж, я отвечу на ваш вопрос, только умоляю, не здесь.

– Адрес устроит? – спросил Кондашов, ткнув пальцем в прямоугольник визитки.

Синг Шё с подозрением огляделся. Торопливо кивнул, закусив губу.

– Вы на машине? – спросил гулким шепотом. – Заберите меня со служебного входа. Но учтите: мои уроки вам обойдутся недешево.

Петр Иванович довольно кивнул. Вокруг головы молодого китайца уже собрались лоскутки паутины. Скоро она заплетется в кокон, и неясно, кто заплатит дороже!

– Только халатик оставьте, – улыбнулся он Сингу Шё. – Я тоже ценю аутентичность.

2.

Человек в подземелье жалко скулил, уже не пытаясь порвать кандалы. Или нечеловек? Кто теперь разберет?

Кто различит в ошметках мяса, в груде ребер, прорвавших кожу, в переломанном позвоночнике былого красавца-гардемарина, гордость противуисподней роты? Всего-то и было грехов у парня: четырежды отправлен на гауптвахту за чрезмерную любовь к питию и амурным приключениям в чужих альковах. Вроде спьяну болтал супротив Петра, и сие попало в доносы. Кто-то крикнул в запале «слово и дело!», и судьба болтуна решилась. Только из лап князя-кесаря Федора Ромодановского перехватил штрафника и пьянчугу заступник всеблагой Яков Брюс «для тайных дел государевых». И вот они, дела сии тайные. Подобной муки и под самоличными пытками главы Преображенского приказу и обер-палача Ромодановского не постиг бы несчастный курсант.

Жизнь в нем еще теплилась, еще трепыхалась, мозг продолжал стучаться в виски, но сердце в груди взорвалось, будто жгучий порох в мортире, чей ствол поражен пустотами.

Страшно до судорог, до спазма горла.

Они видели, как курсанта заковали в кандалы посреди мрачной залы – аккурат по центру обширного круга, исчерканного колдовскими знаками. Граф прорезал те руны в холодных камнях, пальцем прорезал, горящим, как огнь. Знаки пылали, что жидкий металл, пламя факелов металось под столь сильным ветром, яко ж штормовые грозные вихри, а на деле было так тихо, что за горло хватало удушьем. В глотку несчастного влили силком эликсир из стеклянной бутыли, отчего он завыл, изрыгая пламень, а вены вздули, взбугрили кожу. Чаротворный яд побежал по жилам, и от адовой боли курсант задохся, опосля стал рвать цепи, что тонкие нитки, почти вырвался, но тут сердце не сдюжило, разлетелось бомбой в клочки, выворачивая наизнанку тело.

Их осталось в застенках – пять душ заклейменных, измученных виденным зверством, а пуще – ожиданием собственной казни и равнодушием командора. Граф не жалел лихого курсанта, горевал лишь о сорванном эксперименте, исследовал увечное тулово, сотрясаемое в конвульсиях. Так дергает тела на поле сечи, когда сносит головы летящим ядром, а ноги продолжают бежать в атаку, и руки сжимают кровавый клинок.

Товарищи жались подальше к стене, но Андрей Воронцов, упрямый узник, сидел у самой решетки. Наблюдал, искал способ к спасению, подстерегал малый шанс к побегу.

– Снова неудача, min her? – спросил голос откуда-то из теней, заползавших все сильней в территорию круга. – Сколько солдатушек тебе надобно, чтоб подобрать верный ключ? Не дается тебе коварная табула нашего друга с брегов Альбионовых?

– На все воля Господа, государь. Озарит и меня благим пониманием, – отвечал не в меру задумчивый Брюс. – Совестно людей божьих пытать, но иначе как дознаться до истины? Встретился я, герр Питер, в слободе с одним китайским торговцем. Обещал тот порыться в ненужном хламе, вдруг да найдется решение…

– Китаец, значит? – взвеселился голос, принадлежавший Петру, коего рискнул Воронцов, младший курсант Навигацкой школы, назвать с похмелья «самим Сатаною». – Ох, тянет, Якушко, тебя на Восток, хоть и все пути пробиты на Запад, от дремотной Азии к европейской мысли…

– Мнится мне, что ответы там. Не сладить Западу без Востока, ибо в слиянии сила великая. Не хватает европейскому разуму восточной души и хитрости…

– Отец?

Андрей Воронцов встрепенулся и с трудом разжал закаменевшие пальцы, впившиеся в подлокотники кресла.

Григорий проявился в полумраке башни и внимательно осмотрел главу ордена: нет, все в порядке, пока не издох.

– Где ты шлялся? – брюзгливо спросил Сухарь. – Умчался, дозволения не спросив, дома не ночевал. Великую волю заполучил? Полагаешь, хватит силенок в открытую со мной насмерть сразиться?

Григ привычно включил игнор на брюзжание старика. Каждый раз реагировать – жизни не хватит. Зачем тратить нервные клетки? Но сегодня хотелось узнать о событиях прошлых дней. А значит, придется многое вытерпеть.

– Вчера ты говорил о драконе, прилетевшем в Москву с Востока. Что ты знаешь о нем? Помнишь те времена, когда Брюс колдовал в нашей башне?

– В моей башне! – моментально взорвался Сухарь, еще придавленный обломками памяти. – В башне, где Брюс, подлец и палач, пытал курсантов Навигацкой школы, увечил моих товарищей! Что мы ему сделали? В чем провинились? Учились всему, что было дозволено, в холодных продуваемых классах, где зуб на зуб едва попадал. Согревались иногда питием заморским, зеленым вином да телами горячими…

– Я спросил про дракона, – напомнил Григ, обрывая доклад о забавах курсантов. – Верно ли, что Яков Брюс познакомился где-то с китайцем? Слышал еще про японца, которого Брюс взял под крыло: экспедиция нашла того на Камчатке, вырвала из лап камчадалов. Этот тоже подходит на роль дракона.

– Японца не знал, – отмахнулся Сухарь, разобиженный равнодушием сына. – Того б на порог не пустили, не то что в подвалы башни. Да он и исподом-то не был. Вроде языку обучал японскому, переводчиков готовил для государя. Впоследствии окрестился