Хозяйка старой пасеки 3 - Наталья Шнейдер

— И никто не рассказал властям?

— Низшие сословия не любят власти. И эта нелюбовь во многом понятна.

Судя по лицу Вареньки, ей не было понятно, но расспрашивать она не стала. Исправник продолжал:

— Так что теперь у суда будут показания о прямом умысле на убийство и о… другом преступлении. Скорее всего, приговор окажется относительно мягким — к счастью, Матрена жива. Но для того, чтобы окончательно порвать с мужем, каторжных работ, пусть и, недолгих, достаточно. Судья и так ворчит, что я ему занял всю тюрьму для низших сословий, так что суд будет быстрым. — Стрельцов покачал головой. — В отличие от губернского суда. Глафира Андреевна, вам нужно будет написать прошение о получении вводного листа заново. Они его потеряли.

Я выругалась про себя. Бюрократия явно была одинаковой во все времена и во всех мирах. Что ж, я в любом случае не собираюсь распродавать свои земли направо и налево, так что подожду.

— Хорошо. Напишу новое сегодня же.

Еще Стрельцов рассказал, что смерть Савелия признана несчастным случаем. Варенька, конечно, тут же вспомнила о грабежах и копорке, но Стрельцов с улыбкой покачал головой. Графиня надула губки, но настаивать не стала, хорошо зная кузена.

Остаток дня пролетел как в тумане. Все мои планы, все списки дел пошли прахом. Варенька взахлеб рассказывала о том, что произошло за неделю: как я разбиралась с мужиками, как Нелидов назначал нового старосту, а еще про рыбалку и новые ульи. В ее голосе было столько детского восторга, что Стрельцов, который поначалу хмурился при упоминании управляющего, увлекся и начал расспрашивать сам. Разговор плавно перетек к успехам мальчишек в грамоте, а потом и к новым главам ее романа.

Мне нужно было идти работать. Хотя бы разобрать документы и написать письма, проверить отчеты управляющего о полевых работах и состоянии покосов, но я не могла заставить себя уйти. Просто сидела, слушала их болтовню, время от времени вставляя слово, и ловила на себе его взгляды — теплые, внимательные, почти осязаемые. И чувствовала себя до смешного счастливой.

Только вечером, после ужина, когда гости разошлись по комнатам, я все же отправилась в кабинет. Нужно было заново написать прошение в суд. Проверить расчеты Стрельцова. Но работа не шла. Перо скрипело, сажая кляксы, мысли путались. Я комкала один лист за другим. Голова была не там. Сердце было не там. Оно осталось в гостиной, рядом с ним.

Все в доме уже должны были спать. За окном стрекотали сверчки, в комнате мерно тикали часы. Я снова обмакнула перо в чернильницу.

Дверь кабинета тихо открылась. На пороге стоял Стрельцов.

— Глаша, ты по-прежнему загоняешь себя до смерти, — сказал он, прикрывая за собой дверь.

Это внезапное «ты» было таким неожиданным и таким… личным, что я растерялась. Смотрела, как он пересекает кабинет. Без мундира, в одной рубахе с расстегнутым воротом, он до боли напоминал того, каким был, когда готовил медвежатину. И я не могла оторвать от него глаз.

Он отодвинул от меня бумагу и чернильницу, вынул из руки перо. Взял мои пальцы в свои, бережно их разминая.

— Нельзя же так, — прошептал он. — Побереги себя хотя бы ради меня.

Надо было выдернуть руку, встать и уйти, но его горячие пальцы гладили мою ладонь, расслабляя сведенные мышцы, и вместе с ними, кажется, таяла моя воля.

Стрельцов склонился, приник губами к моей ладони. К запястью, где бешено мчался пульс. Заглянул мне в глаза.

— Я влюблен в тебя по уши. Безумно скучал все эти дни.

И это простое признание разнесло в клочья остатки моего благоразумия.

— Я тоже скучала, — прошептала я.

Отчаянно, мучительно скучала по его голосу, по его взгляду, по самому его присутствию. И сейчас, когда он был здесь, так близко, сопротивляться было выше моих сил.

Он легко выдернул меня из-за стола, притягивая к себе. Склонился к губам, целуя. Нежно, почти осторожно, будто ждал, что я сейчас опомнюсь и оттолкну.

Совсем не так, как в прошлый раз.

Я ответила ему, так же нежно. Его руки скользили по моей спине, я зарылась пальцами в его волосы, такие шелковистые и густые. Мир сузился до этого поцелуя, до запаха его одеколона и ночной свежести, до вкуса его губ, до стука двух сердец, летящих в одном ритме.

Нежность сменилась желанием, я прижималась к нему все теснее, дыхания не хватало. Это было безумие. И я была готова утонуть в нем без остатка.

Он оторвался от моих губ, тяжело дыша, и прислонился лбом к моему лбу. Слишком близко. Я попыталась отстраниться, чтобы видеть его глаза.

— Не отпущу, — прошептал он. — В этот раз ты не убежишь.

— Я не хочу убегать, — выдохнула я.

Одним движением он поднял меня на руки.

Я ахнула, инстинктивно обхватив его за шею.

— Не бойся, не уроню, — шепнул он в мои губы и снова поцеловал. — Слышишь?

— Да, — шепнула я, сама не понимая, к чему относится это «да». Уверенность, что не уронит? Ответ на его «не отпущу»? Согласие на то, что неминуемо случится сейчас?

Стрельцов пронес меня через уборную, открылась и закрылась дверь спальни. Он осторожно поставил меня на ноги рядом с кроватью. Я сама потянула из-за пояса его рубашку — и он освободился от нее одним быстрым движением. Мои руки скользили по его плечам, губы касались кожи, неровностей шрамов.

Кир мягко взял меня за плечи, заставляя отстраниться.

— Дай на тебя посмотреть.

Он начал распускать шнуровку на моем платье, пока оно не соскользнуло на пол. Нашел завязки нижней юбки, чтобы через несколько мгновений помочь мне вышагнуть из еще одного вороха ткани. Опустился на одно колено, безошибочно развязывая подвязки. Его ладони прошлись по моим бедрам снизу вверх, поднимая рубашку, губы следовали за ними, и каждый поцелуй заставлял меня вздрагивать. Вскоре я стояла перед ним, укутанная лишь в лунный свет.

— Какая же ты красивая…

Я шагнула навстречу, потянулась к его губам. Не отрываясь от меня, он выбрал шпильки из моих волос, распустил косу.

— Ты прекрасна, — повторил он, и я поверила.

Потому что невозможно было не поверить этому горячему шепоту, этим рукам, этим губам, ласкавшим мое тело так нежно и одновременно страстно, и я отвечала ему с той же нежностью и страстью. Не осталось ничего,