Все потерянные дочери - Паула Гальего

жизнь будет посвящена только делу. Теперь же, когда я надеюсь на реальное будущее, представить себя повязанной такой великой ложью, затрагивающей столько людей, продолжающей лгать поколение за поколением… меня тошнит. И я не думаю, что смогу быть частью этого.

— Зайдем сюда, — предлагаю я, потому что больше ничего не могу сказать, не могу утешить Арлана; тем более, когда он тоже втянут в эту ложь.

— Не волнуйся, — вмешивается Эмбер, придерживая дверь, чтобы пропустить нас двоих. — Королева знает, что делает. Она что-нибудь придумает, правда, Одетт?

То, как он смотрит на меня, заставляет думать, что действительно может быть какой-то выход, но я не понимаю, что он имеет в виду. Я списываю его взгляд на желание найти союзника, чтобы успокоить Арлана, и тоже вхожу в лавку.

Лицо Арлана остается мрачным, когда мы выходим оттуда, но на этот раз я не пытаюсь его приободрить, так как мне нечего сказать ему в утешение. Это он останавливается посреди мостовой по пути к следующему магазину и ждет, пока мы обернемся.

— Я ведь только что вернул её, — шепчет он.

В моей груди разверзается дыра — темная, гнилая; дыра, которая засасывает всё и заставляет меня чувствовать себя чудовищно несчастной.

Что я могла бы ему сказать? Что он её не потеряет? Что сестра будет любить его, что бы ни случилось?

Потому что правда в том, что он так и не вернул её, и Лира, вероятно, никогда не любила его так, как он того заслуживал.

— Арлан… — бормочет Эмбер. — Ты не…

Прежде чем он солжет, сам того не зная, я делаю пару шагов вперед и, не давая ни одному из нас возможности выпустить из рук пакеты, обнимаю его так крепко, что от неожиданности он оступается.

Думаю, он ждет, что я что-то скажу, но поскольку я молчу, удивление сменяется чем-то иным, и мгновение спустя я чувствую его руку на своей талии, неловко обнимающую меня. Объятие крепкое, но короткое, и когда я отпускаю его и вижу, что глаза у него слегка расширены, он бормочет хриплым, неуверенным голосом: — Спасибо. — Не за что… — отвечаю я, чувствуя себя такой же неловкой.

По крайней мере, хмурое выражение исчезло, и грусть немного рассеялась, пусть лишь самую малость…

Мы не возвращаемся во дворец сразу. Заходим в таверну, где на нас пялятся, пока мы проходим, — возможно, из-за воинственного вида Арлана или из-за свертков, что мы несем. Однако никто не решается подойти. Мы садимся за дальний столик у окна, и я расспрашиваю Арлана о годах, проведенных вдали от дома. Он говорит, рассказывает о доме, который стал его очагом, о матери Эмбера, о его отце, о любви к своим названым братьям…

Глупое замечание, мысль вслух — вот что нарушает это приятное спокойствие, когда Арлан рассказывает историю, которая заставляет Эмбера смеяться, а я бормочу: — Ты всегда был безнадежен в стрельбе из лука.

Я делаю это нечаянно и осознаю сразу же. Арлан смеется, поэтому до него доходит чуть позже, чем до меня. Он смотрит на меня, кивает, а потом выдает: — Откуда ты знаешь?

В его словах нет подозрения или злого умысла. Он не чувствует недоверия, и развеять тень сомнения должно быть легко, но я нервничаю. Нелепая ошибка, ошибка новичка, какой я не совершила бы даже в первые годы обучения в Ордене. Я сглатываю, улыбаюсь и готовлюсь выдать ложь, которая слетит с губ легко, но тут вмешивается Эмбер: — Потому что ты так начал историю, балбес, — отвечает он с теплотой, и оба снова смеются.

Я тоже улыбаюсь, но не могу не посмотреть на Эмбера. Он правда это сказал? Он правда так начал свой рассказ? Я думала, что нет, но, видимо, вся эта ситуация с Лирой и Эгеоном влияет на меня сильнее, чем я полагала. Так что я вздыхаю и снова погружаюсь в их истории и спокойную атмосферу.

Когда Эмбер отходит к стойке за выпивкой, которая никому из нас троих не нужна, я пользуюсь моментом, чтобы вернуться к теме, которую мы затронули лишь вскользь. — Ты долго жил при дворе короля Девина, прежде чем родители Эмбера забрали тебя к себе?

Арлан потирает затылок. — Несколько месяцев, да. — Вы с королем кажетесь близкими, — прощупываю я почву.

Я всё еще помню тот разговор, который подслушала без спроса: удивительно торжественный тон Девина, плохо скрытую обиду в словах Арлана, даже если со мной он всегда говорил с благодарностью о том, что король для него сделал. — Он позаботился обо мне, когда я был совсем один, — признает он.

И снова эта благодарная улыбка. И тот же бегающий взгляд, когда он хватается за кружку и собирается сделать глоток, прежде чем осознать, что она пуста. — Тогда почему ты на самом деле уехал из его двора? Неужели действительно из-за атмосферы?

Арлан удивляется. Я кусаю губы. Мне не стоило этого спрашивать.

— Думаю, он не очень понимал, что со мной делать, — признается он. На этот раз в его улыбке сквозит горечь. — Я был принцем без власти, без короны, без территории и без семьи, которая любила бы меня… И несмотря на то, каким Девин выставляет себя, в нем гораздо больше, чем просто легкомыслие и распутство. Он только унаследовал трон, пытался узаконить свое положение, укрепить власть и сохранить мир… Ему было о чем думать, а я был нерешенным вопросом очень малой важности.

Я поджимаю губы. Я могу это представить. Он уехал один из двора Львов в Сирии, оставив позади сестру, которая от него отреклась. Он никого не знал в Нуме и зависел от доброты других, чтобы выжить. Теперь я вижу это, кажется, понимаю, откуда бралась та ярость, с которой он обращался к королю. Под искренней благодарностью скрывается обида, потому что, когда тот отослал его к родителям Эмбера, он снова почувствовал себя брошенным.

— Не думаю, что кто-то, кто знает тебя хорошо, хоть на секунду поверит, что ты — вопрос малой важности.

Арлан смотрит на меня так, будто не понял. Потом я понимаю, что он просто не знает, что сказать.

Мы выпиваем еще, пока снаружи снова идет снег, и не возвращаемся во дворец, пока метель не утихает. Я ищу Кириана, но один из наших людей говорит мне, что он тренируется с солдатами, а командор, судя по всему, на совещании по поводу атаки на Сулеги. Решив подождать её в её покоях, я обнаруживаю, что они не пусты.

Ева встает с кресла, в котором полулежала с