Игры мажоров. Хочу играть в тебя - Тала Тоцка

Звонить Маше не стал, вдруг она спит? То, что она из дома не выходила, я знаю. Но какой будет наша встреча, понятия не имел.

Несмотря на то, что день в разгаре, Маши нигде не было видно. И затем я пережил самые страшные минуты в своей жизни, когда увидел, что в комнате ее тоже нет.

Внутри меня раскрылась адская бездна, из которой потянуло зловещим могильным холодом. Я уже подошел почти к самому краю, когда распахнулась дверь моей спальни, из нее выбежала Маша и бросилась мне не шею.

— Ты приехал, Ник!

***

Хватаю ее в охапку и сдавливаю так сильно, что у нее начинают трещать ребра. Но Маша как будто этого не чувствует.

— Как хорошо, что ты приехал... — она трется лицом об мои щеки.

В общем, делает все, чтобы мои яйца лопнули прямо сейчас от скопившейся спермы.

Упругие полушария упираются в грудь, и мой стояк в моменте напоминает, что я почти два месяца не трахался. Минет в раздевалке не в счет, ежедневная дрочка в душе тем более. Единственный раз, отдаленно похожий на секс, это когда Маша сама мне подрочила.

Мне этого заряда на несколько раз хватило, стоило вспомнить ее податливую ладонь.

Как тут сдерживаться? Я и не собираюсь. Впиваюсь в ее рот, толкаюсь, и она замирает. Даже не дышит, пока я трахаю ее рот языком.

Она сначала от такого напора ошалевает. Затем принимает. Глубоко, как получается. А потом начинает отвечать. Сначала несмело, потом все настойчивее и настойчивее.

Стараюсь не думать о том, что вместо языка там должен быть член. Не сейчас это точно.

Руки опускаются по спине вниз и останавливаются на упругой попке. Рывком за бедра, и стройные ножки обхватывают мою талию. Просовываю ладони под короткие шортики, и сжимаю тугую попку.

Я сейчас кончу, клянусь.

Она такая теплая, такая кайфовая. Такая охуенная.

Мышка моя.

Несу в свою комнату и падаю вместе с ней на кровать. Развожу ноги в стороны, трусь болезненно возбужденным пахом посередине. Нахожу рукой перемычку шортиков и просовываю под нее пальцы.

Маша стонет негромко, но так возбужденно, что тело прошивает судорогой. Она там такая мокрая, такая тесная, такая сладкая.

Это пиздец. Меня ни от кого так не крыло. Никогда. Что она со мной сделала почти три года назад, когда я сбил ее на Красавчике? Чем заколдовала?

Задираю футболку, накрываю руками оба соска. Маша изгибается подо мной, стонет уже без стеснения, оттягивает волосы на затылке.

Ебать как хорошо.

Но член рвется наружу. Беру ее руку, веду к своему паху, сам расстегиваю ширинку.

Член выпадает ей в руку, она уже смелее себя ведет. Поглаживает, ласкает, пальчиком обводит головку. Как будто тоже кайфует, как будто ей нравится.

От захлестнувшего возбуждения в голове звенит, я ничего не соображаю. Хочу в ней оказаться, в Маше. Хочу вогнать свой член так глубоко, чтобы упереться пахом в ее плоский животик. Ебать ее хочу так, что в глазах темнеет.

Хочу чтобы еще потемнело и у нее. Но как только приставляю к горячему мокрому входу головку, у нее будто выключается питание.

Будто кто-то рубильник вырубил. Тело каменеет, руки вместо того, чтобы обнимать, упираются в плечи. Отталкивают.

Маша пытается выползти из-под меня, свести ноги. Лицо отворачивает, глаза прячет. Такое ощущение, что сейчас совсем спрячется и створки своей ракушки перед моим носом захлопнет.

Беру за подбородок, поворачиваю к себе.

— Маша, что? — голос хрипит. Ну правильно, я же почти кончил лежа на ней. — Что не так?

Молчит. Повторяю, придав голосу жесткости.

— Я тебя спросил.

И охуеваю, когда она мне в лицо выплевывает:

— Что тебе непонятно, Никита? Все не так, понимаешь? У нас теперь все не так.

глава 32

Маша

Я не ожидала, что вспомню. Но когда Никита отодвинул в сторону перемычку шорт вместе с полоской белья, меня как прострелило.

Вот я стою лицом к стене, обе руки подняты вверх и прижаты к холодной поверхности. По ногам ползут эти же ладони, заползают под юбку. Отодвигают белье, разводят складки, а затем изнутри пронзает жгучая распирающая боль.

Хоть стою спиной, но затылком чувствую впившиеся похотливые взгляды, слышу смешки, грязные замечания и шутки.

Меня охватывает сначала паника, потом отвращение. В голове нарастает гул, тело деревянеет, становится нечувствительным. Неуемное томление вмиг испаряется, оставляя одно — желание закрыться, спрятаться. Столкнуть с себя тяжелое тело, а самой исчезнуть.

Никита рывком встает, смотрит зло, недовольно. Я понимаю, что сама виновата, не надо было бросаться ему на шею. Но я так была рада, что он вернулся, я так замучилась сидеть между стенкой и шкафом и прислушиваться к каждому шороху. Вздрагивать от каждого громкого звука за окном.

Ник держит меня за подбородок.

— А как ты хочешь, Маша?

И я не знаю, что сказать. Столько раз я представляла, как он у нас будет этот первый раз. Рисовала себе разные картины, полные нежности и романтики. Но реальность оказалась не просто другой. Она оказалась убийственной.

— Я хочу, чтобы ты перестал делать вид, будто между нами ничего не было. Как будто ты никогда не любил меня. Как будто мы не целовались с тобой часами, не репетировали в зале с Ковалем, не танцевали. Как будто не выбирали мне платье, — я сжимаю и разжимаю кулаки, словно это хоть как-то поможет ослабить тупую, саднящую боль в груди. — И как будто потом не бросил в больнице именно в тот момент, когда я в тебе больше всего нуждалась. Ты тогда не счел нужным со мной объясниться, и теперь продолжаешь морозиться. Мы за все это время так и не поговорили с тобой, Никита.

— Мы были детьми, Маша, — чужим голосом говорит Ник, отпуская мой подбородок, — какая любовь? Все это глупости. И гормоны.

— Неправда, — мотаю головой и говорю громким шепотом, чтобы не разреветься, — не перекручивай, Топольский. Ты любил меня. Я же видела тебя в палате, сквозь повязку видела, ты целыми днями возле меня сидел. И слезы мне вытирал. А теперь говоришь, гормоны...

Его лицо остается таким же бесстрастным.

— Так сама же сказала, что бросил. Ушел. Какая же это любовь?

Больше не могу сдерживаться, вскидываюсь и впиваюсь в него невидящим от набежавших слез взглядом.

— Хорошо, тогда ответь на один вопрос. На один-единственный. И я скажу ок, это были гормоны.