Варрэн-Лин: Сердце Стаи - Юна Ариманта

десяти шагов друг от друга были узкие зарешеченные окна. Даже если бы Динка и смогла протиснуться в такое окно, то ни один из ва́ррэнов не смог бы вылезти. Мужчины были слишком массивные, чтобы пролезть в такие щели.

Динка без слез всхлипнула, чувствуя, что даже если ей и удастся увидеть сегодня ночью ва́ррэнов, то, скорее всего, это будет в последний раз. Незаметно вывести четверых, возможно раненных, мужчин из такого здания не представлялось возможным. К тому же, вряд ли Мутный Рях ночью дежурит один. Наверняка с напарником, а то и с целым отрядом тюремщиков. Посмеются они над глупой девчонкой, попользуются и утром выкинут истерзанную и сломленную к эшафоту. Страх холодным червячком зашевелился в душе, но Динка решительно придавила его каблуком сапога. И вновь отправилась кружить по улицам, отходящим от площади. Должно быть что-то, ну хоть что-нибудь…

Лошадь, пофыркивая, тащилась за ней. И если напоить ее удалось на рынке у бочки с дождевой водой, то накормить животное было решительно нечем. Да и денег у Динки не осталось ни медяка. Голодную лошадку было жалко. Но больше всего Динку тревожило то, что она начнет ржать в самый неподходящий момент и привлечет к себе внимание.

Она проходила мимо таверны на какой-то из боковых улочек неподалеку от площади. К вечеру в таверне собралось много народу, и оттуда были слышны музыка и оживленный гомон десятков голосов. У коновязи перед таверной стояли в ряд восемь лошадей. Все начищенные, холеные, укрытые попонами по вечернему времени с привязанными у морд мешочками овса.

Динка воровато огляделась по сторонам. Нет ничего хуже, чем брать чужое. И ей никогда бы не пришло в голову такое. Но… серая в яблоках лошадка, которая буквально вырвала Динку из рук грабителей, которая несла ее день и ночь без сна и отдыха, которая не сбежала, оставшись без присмотра у «Седой коровы», а терпеливо дождалась, пока о ней вспомнят. Она сейчас жалобно ржала от голода и с надеждой смотрела на Динку большими карими глазами.

Динка, убедившись, что никого поблизости нет, с трясущимися руками и колотящимся от страха сердцем подошла к коновязи. И, делая вид, что привязывает свою лошадь и, на всякий случай, пряча лицо за ее гривой от взгляда случайных прохожих, сдернула с морды стоящего рядом коня торбу с овсом. И затем, поспешно засунув мешочек подмышку и укрыв полой плаща, подхватила свою лошадь под узцы и повела прочь.

Успех этого маленького воровства ее не обрадовал. Страх быть пойманной сменился жгучим стыдом. Вот теперь она не только убийца, но и воровка. Однако, этого было мало. Ей надо было раздобыть еще кое-что, и других путей приобрести необходимое, кроме кражи, Динка не находила.

Побродив еще по улицам, Динка подошла к другой таверне и другой коновязи. Ее лошадь будет стоять на продуваемой всеми ветрами площади всю ночь. Надо было позаботиться о том, чтобы животинке было тепло, и она смогла поспать. Иначе, на утро они не смогут на этой лошади далеко уйти. В том, что Серая может понадобиться для кого-то из раненых ва́ррэнов в случае успешного побега, Динка не сомневалась.

Улучив момент, когда никто не видит, Динка сдернула с чужого, привязанного у таверны коня попону и укрыла ей свою лошадку. А потом, как ни в чем не бывало, вывела ее от коновязи пошла дальше по улице. Дыхание участилось, сердце вновь больно билось в груди и гнусный голосок в голове твердил, что она — гадкая воровка. Верно говорила Агнесс, не выйдет из Динки ничего хорошего. Поэтому и не заступался за нее Яхве, не посылал помощи, когда она его об этом просила. Потому что с детства видна была в ней насквозь гнилая натура. Но зато теперь, когда первый шаг в пропасть уже сделан, терять ей было нечего. Надо было раздобыть еще и для себя панталоны, подвязки и чулки.

На голое тело надеть платье, конечно же, можно. Но тогда Ряху достаточно будет лишь задрать подол, чтобы ее изнасиловать. Динка же была не намерена облегчать ему задачу. После того, как он выпьет вина со снотворным, каждая лишняя минута может спасти ее от унижения. Поэтому она шла по улице и присматривалась к вывешенному у окон женскому белью, которое сушилось после стирки на осеннем ветру.

Подпрыгнув, она ухватила с натянутой между окнами веревки болтающиеся на ней панталоны, белые кружевные чулки и подвязки к ним. И, запихав свою добычу за пазуху, бросилась бежать. Лениво волочащаяся следом лошадь звонко цокала копытами по брусчатке, и Динка боялась, что она привлечет лишнее внимание. Надо было ее привязать где-нибудь, прежде чем воровать нижнее белье. Но, зная теперь, как легко стащить с лошади торбу и попону, Динка не хотела рисковать добытыми с таким трудом вещами.

У порога какого-то богатого каменного дома, выходящего фасадом прямо на широкую улицу, она притормозила. У входных дверей стояли изумительно красивые туфельки как раз под цвет ее платья. На невысоком квадратном каблучке и с кокетливой пряжкой на взъеме. Не пойдет же она на «свидание» в платье и в своих грубых сапогах? А туфельки были примерно на ее ногу, такие же небольшие, аккуратные. И стояли у дверей совсем без присмотра. Динка заколебалась, разглядывая их.

С одной стороны, это уже не было острой необходимостью, а воровать без необходимости, только потому, что так хочется, было верхом бессовестности. А с другой стороны, если она хвасталась Ряху, что у нее полно золотых монет, то он может заподозрить неладное, если она явится на встречу в сапогах. И не пустить ее в тюрьму.

— Эй, ты чего там топчешься? — окликнул ее визгливый женский голос из окна дома.

— Да вот заплутала маленько. Устала, — заискивающе отозвалась Динка, бочком подбираясь к крыльцу, на котором стояли заветные туфельки. — Можно тут присесть на минутку? Передохнуть.

— Нечего тут рассиживаться! — снова завизжала недружелюбная тетка из окна. — Проваливай отсюда, пока я гвардейцев не кликнула.

В душе Динки полыхнула злость и обида. И она еще колебалась, стоит ли красть туфельки! Если бы в голосе женщины была бы хоть кроха доброты и сочувствия к уставшей одинокой путнице, то Динка оставила бы свою затею. Совесть ни за что не позволила бы ей навредить человеку, проявившему к ней заботу и участие.

Но та злость и презрение, которыми обожгли слова незнакомой женщины, вызвали лишь безрассудную ярость и желание отплатить той же монетой. Вся накопленная горечь и