Венчание - Галина Дмитриевна Гончарова

И не пожалуешься никому, не поговоришь ни с кем. Любава, свекровушка, занята, Варвара при ней… хотела Аксинья им поплакаться, да не вышло. Вот и шла она к себе в покои, когда навстречу ей Михайла попался.

Ну и как тут было себя сдержать⁈

— Мишенька!

Ответом ей был взгляд презрительный.

— Чего тебе надобно, Аксинья Алексеевна?

Этого Аксинье и не хватало, чтобы в истерику сорваться.

— Ты!!! Ты во всем виноват!!! Будь ты проклят, ненавижу тебя! НЕНАВИЖУ!!!

Орала она так, что терем дрогнул. Все кто мог, все в коридор высыпали.

Михайла и не знал, что делать. Будь они наедине, там бы и понятно все, дать истеричке пару пощечин, да и окунуть головой в ведро с водой, так ведь все рядом.

А она орет, аж заходится, потом лицо Михайле царапать кинулась… что парень мог? Только руки дурной бабе перехватить, да и подержать так, покамест успокоится…

Куда там!

Орет, визжит… тут Устинья рядом как-то оказалась.

— А ну, тихо!

Размахнулась, да и сделала то, о чем Михайла мечтал, сестре две пощечины отвесила с размаху. Аж зазвенело в коридоре.

Аксинья взвизгнула, но в глазах ее разум появился. Михайла отпустил ее, тут же на шаг отступил.

— Это что такое⁈ — Устя говорила грозно, глазами сверкала. — Еще раз увижу такое, ты, сестрица, в монастырь отправишься на месяц! Для смирения и воспитания!

— И ты… — Аксинья хотела, было, опять в крик сорваться, да не успела. Федор на крик прибежал.

— Это что тут творится⁈

— Жена твоя визжит, словно резаная. Ты смотри, она так и ребеночку хуже сделает, — Устя сестру к мужу толкнула, та на Федора налетела, и царевич машинально ее за косу прихватил, как привык. А Михайла заметил, что Устя вдруг от сцены этой поморщилась едва заметно, своей косы коснулась… было с ней такое? Когда⁈ — Какой пример она подает⁈

— Не переживай, сестрица, не будет она больше.

Федор не на жену, на Устинью смотрел. Да так…

Михайле хотелось подойти, да и пинка ему дать, да посильнее! Как он смеет на ЕГО Устю так смотреть⁈ Таким хозяйским и жадным взглядом?

Нет у него такого права!

— Когда ты, сестрица любезная, замуж в царскую семью вышла, не надобно ее своим поведением позорить, — приговорила Устя. А потом плечи расправила еще сильнее, развернулась под взглядом Федора, да и ушла.

Царевич Аксинью за косу поудобнее перехватил.

— Пошли, женушка, поговорим о манерах твоих.

Аксинья задрожала, на Михайлу взгляд беспомощный бросила… ищи дурака — тебе помогать! Когда б не орала, как дурища на ярмарке, все б и обошлось. Так что поделом тебе!

Михайла и не подумал ни о чем.

А вот Устя…

Глава 7

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой

Поменялась моя история, сейчас уж я и не знаю, где попустить, где потянуть. Сейчас только на смекалку мою приходится мне рассчитывать.

Божедар…

Не было его в той, черной жизни моей.

А роща Живы-матушки горела, полыхала яро, и Добряна с ней полегла. Потом на пепелище храм построили, да не наш, левославный. Надо полагать, Верея, когда последней осталась, в тех местах ее и поймали, пыталась она силу обрести, но почему не ушла она никуда? Почему не позвал никто на помощь богатыря?

Или… позвал?

А ежели вспомнить, посылали ведь войска в Сибирь, вроде как самозванец там какой-то объявился, и убивали кого-то… самозванец ли?

Вроде как бунт был, объявили в Сибири, что незаконный Федька государь, не потомок он Сокола… Любава возмущалась еще. Очень ее эти слова злили, ровно…

А вдруг — и правда они⁈ Не лжа подлая, а правда всамделишная? И не потомок Федька, а приблудыш?

Почему я раньше той правды не доискивалась? Ведьмовство многое может, а только ни на кого из семьи государевой не похож Федька. Борис и сам говорил, ни в мать, ни в отца, в проезжего молодца.

А и то…

Вдруг и правда от кого чужого прижила Любава сына? Ритуалом, да, но не от государя Иоанна Иоанновича! Тогда и Божедар вмешаться мог — не бывать ублюдку на троне росском, не править страной чужому выродку. А только и богатыря одолеть можно, когда хитростью, когда подлостью, а когда и ведьмовством.

Могло ли так быть?

Могло. Страшно подумать, а ведь — могло бы.

Род государя Сокола Федька с Любавой хорошо пропололи, как вспомню. С десяток семей боярских под топор отправили сразу, да и потом не миловали. Казнили хоть направо, хоть налево. И ежели припомнить, Лебедевы, Милютовы, Бельские, те же Куницыны, Медведевы — роднились они в разные годы с семьей государевой, и достойного государя можно было из их родов выбрать. Чай, и выбор был! Куда как получше Федьки припадочного!

От кого она могла прижить нагулыша? Да хоть бы от кого… хоть и… от Истермана⁈

А ведь когда о том подумаешь, и складываться начинает. Потому Руди и рядом со свекровкой до последнего дня ее был, и к Федору он неровно дышал, и… когда их рядом поставить… нет, не похожи они! Руди — красавец, хоть парсуну рисуй, Федьку на огороде выставить от ворон можно, за версту его облетать будут. Не похожи они совсем внешне.

Но вот жесты какие-то, поворот головы… не доказательство?

Так и я не глава приказа Разбойного, мне они и не надобны. Мне бы мужа отстоять, Россе сгинуть не дать… замахнулась, дурища. А только что делать, когда больше и некому?

Когда в той черной жизни и бабушка умерла, и Божедар где-то сгинул, и рощи вырубили, и Верея, девочка бедная, из Беркутовых последней осталась, и я, дура, сама не поняла, как в жернова попала — хоть сейчас не подвести бы их!

Со дня на день ужалит, кинется гадюка, вижу я. Ладога вскрылась, ледоход прошел, враги к нам прийти могут со дня на день. Не по земле, а по воде — как прошлый раз. И порт прошлый раз горел… это было. Вроде как на бунт все списали, а только — бунт ли?

Или кто-то сначала поджег, а потом беспорядком и попользовался? Вроде как, склады сгорели, много товаров погибло, потом за то казна платила… нет, не всем. Помню, купец иноземный чуть не на коленях Федора умолял. Вроде как разорение его ждало — нет, не помиловали.

Даже виновных нашли в поджоге. Баяли, бунт