Бандит Ноубл Солт - Эми Хармон

– Перестань говорить такие вещи, Огастес.

– Нет, не перестану. Потому что я хочу, чтобы так и было. А еще хочу, чтобы вы были моим настоящим отцом. Вы, а не граф Уэртогский.

– Ты не обязан его признавать. Не обязан считать его отцом, да вообще хоть кем-то. Он в твоей жизни не играет никакой роли. И никогда не будет, во всяком случае, я все для этого сделаю. Так что не плачь из-за него, не трать на него время. Он тебе не отец ни в каком смысле, который имел бы значение.

– Но… как вы думаете, это из-за него я так выгляжу?

– Ты о чем?

– Мама сказала, что он чудовище. Но люди так же говорят обо мне.

– Ну, это уже слишком, – покачал головой Ван. – А тебе, Сандэнс, надо бы извиниться, что ты назвал его жабенышем. Извинись сейчас же.

– Заткнись уже, Ван, – прорычал Сандэнс.

– Ты совсем не похож на Уэртога, – соврал Бутч, не обращая на них никакого внимания.

У Огастеса были патрицианский нос графа, его подбородок и лоб, и, если бы не родимое пятно, сходство было бы разительное. Бутч сразу это заметил, но далеко не сразу понял, что Уэртог показался ему знакомым потому, что Огастес был на него похож.

– У меня глаза, как у мамы… Как и у вас, – сдался Огастес.

– Да, глаза у тебя карие, точно как у Джейн Бут. Это теперь мой любимый цвет.

– А я-то думал, тебе зеленые нравятся, – снова вмешался Ван, но Сандэнс одернул его, и оба смолкли, притворяясь, что не подслушивают.

– Маме не нравится эта часть ее имени.

Бутч кивнул, соглашаясь с замечанием Гаса:

– Потому что с этим именем много всего связано. Никто не любит рассказывать всем вокруг о своих обидах и ранах. Достаточно, чтобы о них знали те, кто нас любит.

– Но… если меня не будет с вами, вы сможете спрятаться, – возразил Огастес. – Вы с мамой вдвоем.

– Если тебя не будет рядом, твоя мама вовсе не захочет жить. Ты лучшее, что есть у нее в жизни. Лучшая часть. Без тебя она захочет умереть.

Голос Бутча звучал резко, и Гас снова почувствовал, как в глазах у него встали слезы.

– Но теперь у нее есть вы, – сквозь рыдания проговорил Огастес. – И она вас любит. Я знаю, что любит.

– Теперь у нее есть я. И я сделаю все, что смогу, чтобы все наладилось, Гас. Но тебе не нужно жертвовать собой.

У Гаса текло из носа, слезы блестели на бордовой щеке, и все же, когда он наконец выложил карты, оказалось, что он опять всех обыграл.

– Ах ты ж черт, – выругался Сандэнс и бросил карты на стол.

– Когда любишь, не уходишь, – произнес Гас. – Так говорит мама. Как думаете, Ноубл, это правда?

Когда любишь, не уходишь.

У Бутча заныло в груди. Он не мог встретиться взглядом с братом.

– Думаю, это правда, Гас. Когда любишь, не уходишь. У меня это никогда не получалось. Нам надо придумать, как держаться вместе, чтобы никому из нас не пришлось уйти, понимаешь? Мы ведь не хотим расставаться.

– Хорошо. – Огастес поднялся, обнял его, положил голову ему на плечо. – Я люблю вас, Ноубл.

– Я тоже тебя люблю, малыш, – без колебаний ответил Бутч. – Будешь спать наверху?

Огастес кивнул:

– Но я посплю на диване, как вчера, чтобы вы легли с мамой. Когда вы рядом с ней, она чувствует себя в безопасности.

Бутч погладил его по спине:

– Хорошо. А теперь ступай. День у нас был длинный. И прошу, не говори маме про выпивку. Я не слишком доволен Ваном, но смерти ему не желаю.

– Вот спасибо, братишка, – буркнул Ван.

Огастес двинулся к лестнице, покачиваясь, словно старик, и снова обернулся.

– Спокойной ночи, Гас, – произнес Гарри. – Завтра реванш. И только попробуй не прийти.

– Спокойной ночи, Сандэнс.

– Спокойной ночи, Гас, – прибавил Ван, не желая оставаться в стороне. – Я тут подумал, надо бы научить тебя стрелять. Ты стрелять умеешь?

– Ван, – предостерегающе произнес Бутч.

– Спокойной ночи, Рип, – со смехом отвечал Гас. Он так и смеялся, пока не закрыл за собой дверь в спальню.

– Спокойной ночи, вы двое, – произнес Бутч и тоже встал. Он взял свой чемоданчик, но деньги, которые ему вернул Огастес, оставил на столе, решив, что бандиты все-таки их заработали.

– Спокойной ночи, Ноубл Солт, – хором пропели Гарри и Ван и, ухмыляясь, принялись пересчитывать купюры.

20

Все, что просила,

Явилось в черный час. Сын

Меня исцелил.

Ночью Джейн на мгновение проснулась, когда Огастес, от которого почему-то пахло алкоголем, чмокнул ее влажными губами в щеку, и снова проснулась спустя какое-то время, когда Ноубл улегся с ней рядом, стараясь не тревожить ее и не слишком раскачивать кровать.

Она потянулась к нему, провела рукой по его руке, сплела его пальцы со своими, испытывая такую благодарность, которой еще никогда прежде не чувствовала, и вновь провалилась в сон.

Утром, когда она проснулась, у нее на пальце оказалось кольцо – тонкая полоска золота, украшенная голубым сапфиром в окружении бриллиантов.

Ноубл еще спал, прикрыв свою темноволосую голову подушкой, занимая куда меньше места, чем следовало бы мужчине его размеров. На левой руке у него тоже виднелось кольцо – тонкое, золотое. Она каким-то образом не заметила его накануне, среди всех волнений и суеты.

Огастес, спавший на диване, даже не шевельнулся, когда она проскользнула мимо, спеша в ванную. Внутри у нее, в самой глубине, гнездилась тупая боль, и все-таки ощущение было не таким, как вчера. Доктор Ласо оказался прав. Она чувствовала себя не хуже, чем при болезненных месячных. Боль напоминала о том, от чего она избавилась, и она могла лишь радоваться.

– Спасибо, – прошептала она в тишине. – Не знаю, кто ты и где обитаешь. Быть может, там, куда мы попадаем, когда наши души парят. Но все равно спасибо, что помиловал меня.

Как ни странно, беременности она не боялась. Она злилась, даже нет, она была в ярости, но страха не испытывала. Она уже пережила это прежде. Пережила и куда худшее. И к тому же однажды то худшее, что с ней произошло, породило лучшее из всего, что случалось с ней в жизни.

Она не сомневалась, что это может повториться, к тому же теперь у нее имелся опыт, которого в прошлый раз не было. И все же она без сожаления