Любовь моя, Анайя - Ксандер Миллер

— В Бизотон.

Леконт велел шоферу ехать в Бизотон.

— Ты хорошо знаешь этого человека с ножом? — спросил он.

Венс дрожал. По его лицу струилась вода.

— Думаю, так же, как и вы.

— Я его совсем не знаю.

— Я тоже.

— Как ты его называл?

— Ле-Бруэтье.

— Откуда такое прозвище — Возница?

— Вы что, не слышали по радио? — Венс стряхнул с волос капли. — Он на своем бруэте отвез восьмерых незнакомцев в больницу в центре города.

— Когда?

— Douz Janvye, — ответил мальчик. — Двенадцатого января.

— Откуда ты знаешь?

Мальчик вздернул подбородок и поднял правую руку.

— Меня зовут Венс Ноэль, — гордо представился он. — Я ехал в тележке Ле-Бруэтье всю дорогу от Во-Неретта.

6

Излюбленным столичным рестораном Дезмонда Тессьера была «Императрица». Это заведение, предлагавшее французско-креольский фьюжн, славилось свежими морепродуктами и большой картой вин, и здесь нередко заключались прибыльные контракты на восстановительные работы. Ресторан был окружен высокой оградой. От входа к вершине холма, где размещались столики с видом на город, петляла длинная, обсаженная деревьями подъездная аллея. Ниже находились многоярусные террасы, с которых посетители с бокалами в руках могли любоваться гаванью.

Когда приехал Леконт, Тессьер уже сидел на главной площадке ресторана за своим любимым столиком. Бросив на доктора один-единственный взгляд, он тут же заказал бутылку рома:

— Пятизвездочный и ведерко со льдом.

Недавняя встреча в Табарре нарушила шаткое душевное равновесие Леконта.

— Говорю же тебе, Дезмонд. Я был бы меньше поражен, если бы с пьедестала сошла статуя самого Туссен-Лувертюра[142] и зашагала бы среди мототакси. То, что я видел, было куда удивительнее.

Когда принесли бутылку, Тессьер разложил лед по двум бокалам, затем налил поверх льда ром и передал один бокал Леконту.

— Не сомневаюсь, что тебе что-то привиделось, — сказал он. — Но в ночи, под дождем, на круговой развязке в Табарре… Ты уверен, что это был именно он?

Леконт схематично изобразил сцену на белой скатерти. В центре поставил солонку — статую Туссен-Лувертюра. Серебряные столовые приборы вокруг солонки изображали вереницу зевак, монетка в один сантим — Венса Ноэля, пять гурдов — Леконта, а перечница — Зо.

— Прошел, наверное, год с тех пор, как я видел его в последний раз, — сказал врач, поднимая перечницу, — но говорю тебе, Дезмонд, это лицо нельзя забыть. — Леконт показал Тессьеру, где именно в толпе очевидцев находился он и где стоял Зо. — Видел бы ты этот мачете, такой ржавый, что от одного взгляда на него можно подхватить столбняк.

Подошедший официант принял заказ. Доктор пожелал нежное говяжье рагу в соусе из бамии, а судья — целого омара на гриле с макаронным салатом. На сцену вышла певица с Мартиники и запела под аккомпанемент зука.

Принесли заказанные блюда, и мужчины молча принялись за еду, слушая музыку. Тессьер отломал панцирь с омара.

— Ты все равно меня не убедил, — проговорил он. — Кто же не видел пьяных рубщиков тростника, возвращающихся в полночь с поля?

Леконт достал носовой платок и положил его на стол между ними.

— А как ты объяснишь это?

— Что это?

— Доказательство.

— Чего?

— Того, в чем я уверен уже меньше.

Тессьер отодвинул тарелку. Платок был разорван от края до середины, один уголок расшит черной нитью. Судья вслух прочел надпись, водя пальцем по вышивке:

— «А. и З. 1 января 2010 года», — он поднял глаза. — Ну и что, Венсан?

— А. и З.

— Ты же не думаешь, что А…

— А кто же еще?

— Ты ее спрашивал?

— Ты ведь знаешь, как обстоят дела. Мог ли я? Я до сих чувствую, что наши с ней отношения столь же непрочны, как этот носовой платок.

Тессьер с такой силой стукнул кулаком по столу, что подскочили серебряные вилки.

— Как бы я хотел быть на твоем месте, — воскликнул он, — и чтобы между мной и моей дочерью не было ничего, кроме извинений! Однако нас разделяет вечность, а я не из тех, кто верит, что мы воссоединимся с нашими близкими после смерти.

— Считаешь, я должен отдать ей эту вещь? А дальше? Рассказать ей, что мне его отдал на перекрестке в Табарре пьяный верзила с мачете в руках и окровавленным ртом?

— Почему бы нет?

— Ты не знаешь ее так, как я, Дезмонд. Землетрясение изменило Анайю. Кажется, будто ей лет сто и она устала от этой жизни.

— Я говорю с тобой как отец с отцом.

— По-твоему, именно я должен свести их, после того как я чуть не погубил дочь, пытаясь разлучить с ним?

— Анайя снова полюбит тебя за это, — Тессьер налил себе еще один бокал, безо льда. — Этого должно быть достаточно. Мы оба знаем, как трудно выдать замуж дочь в наши дни, когда большинство мужчин голодранцы. Владельцы честно заработанных состояний — обычно люди нашего возраста или старше. — Судья выпил. — Позволь сказать тебе кое-что. Я говорю это каждому, кто входит в мой кабинет, будь то адвокат или преступник (и поверь мне, Венсан, зачастую это одно и то же). Не существует такой штуки, как справедливость. Есть только суд, наказание и восстановление в правах.

— Я пришел не на лекцию по юриспруденции.

Тессьер вытер салфеткой рот и бросил ее на тарелку.

— Ты вроде говорил, у него есть прозвище? Которым его называли в Табарре.

— Ле-Бруэтье.

— Возница. Да. Ты сказал, что он привез двадцать пассажиров из Доминиканы в От-Туржо[143]?

— Я сказал — восемь. Если верить Венсу Ноэлю.

— В сказках количество едва ли имеет значение, Венсан. Десять врагов запросто превращаются в сотню. Попомни мои слова, — Тессьер поднял бокал. — Нас спасут не палаточные лагеря и не иностранные займы на кабальных условиях. Нас спасут сказки, которые рассказывают старики и в которые верят их внуки.

— Ты гораздо пьянее, чем я думал.

— У людей должно быть что-то еще кроме Буки и Ти-Малиса[144].

— То, что эти сказки хороши или даже необходимы, — одно дело. С этим я соглашусь. Но совсем другое — верить в них. Ты ведь на самом деле не веришь, будто бродяга из Жереми и бруэтье из сказки — один и тот же человек, — Леконт покачал головой. — Может, этот парень и таскал тяжеленные мешки с цементом, Дезмонд, но на защитника народа он похож мало.

Тессьер заговорил сочувственно, назвав Леконта bon zanmi m — «мой дорогой друг».

— Ты упускаешь из виду главное, — сказал он. — По крайней мере, мне совершенно ясно, что Ле-Бруэтье, кем бы он ни был, рабочим из Жереми или механиком из Туржо, — современный антильский герой. Столь же достойный славы, как