Девушки судьбы и ярости - Наташа Нган

с чем демоны могут делать всё, что им заблагорассудится. У двора это получается лучше всего: отнимать и опустошать. Каста Бумага для них не просто каста, а некое состояние, ожидание того, какими мы должны быть – слабыми, пустыми, кого можно порвать или использовать и выбросить, не задумываясь.

Сердце мрачно бьётся. Потому что я давно поняла, что у Касты Бумаги есть собственная сила – способность воспламеняться, меняться, эволюционировать. И молодая человеческая девушка, которую вернули обратно во дворец, уже не та, какой была раньше.

"Сосредоточься, – говорю я себе. – Вспомни тренировки Цаэня. Оцени своё окружение. Всё может стать твоей погибелью – или путём к победе".

Я осматриваю комнату. Хотя стены и полы вырезаны из того же кремово-белого мрамора, что и камера, здесь есть мягкая мебелью. Шелка развеваются над наполовину опущенными ставнями. Ротанговый коврик тянется от одного конца комнаты до другого. Я сижу на кровати в углу комнаты. Напротив меня стоит низкий столик с подушками вокруг. На столе две чашки – одна почти пустая, из неё ещё поднимаются струйки пара.

Здесь недавно кто-то был.

При виде чая остро-мускусный запах снова пробуждает неясные воспоминания. Но у меня никак не получается вспомнить, что это такое, и вместо того, чтобы тратить время на погоню за старыми воспоминаниями, я обращаю внимание на окна.

Я за считанные мгновения вскакиваю на ноги, заворачиваюсь в одеяло, подхожу к ближайшему окну и раздвигаю ставни. Я карабкаюсь на выступ, чуть не вскрикивая от порыва холодного весеннего воздуха, восхитительно будоражащего душу пения птиц, солнечного света и дразнящего обещания свободы…

Позади меня щёлкают когти.

– Слезай оттуда, Лей-чжи, – приказывает хриплый голос.

Я замираю, по-прежнему скрюченная в неловкой позе с перекрученным одеялом, задравшимся почти до талии, но не поворачиваюсь. Теперь, когда глаза привыкли к свету, я не могу заставить себя отвести взгляд от этого вида.

Мы высоко, по крайней мере, на третьем этаже. Кварталы приземистых зданий тянутся вдаль, местами прерываемые зелёными двориками и широкими площадями. Река блестит под полуденным солнцем. Мой взгляд прикован к дальнему левому краю, где раскинулись зелёные сады и леса. Птицы стайками кружатся над далёкими верхушками деревьев, такие знакомые из-за того, сколько раз я смотрела в другое окно в этом же самом месте, всем своим существом желая присоединиться к ним.

И там, далеко вдалеке – причина, по которой это так и оставалось несбыточным желанием.

Высокие стены из полуночного камня.

Конечно, я всё это время знала, где нахожусь, но когда увидела, меня снова осенило. Когда-то я думала, что никогда больше не увижу этих улиц и дворов. Я была настолько уверена в этом.

Мы были так в этом уверены.

– Лей-чжи! – вновь слышу я резкий голос, лающий мне в спину. – Немедленно спускайся оттуда! Бумажная Девушка так себя не ведёт.

Бумажная Девушка.

Эти слова ещё больше усиливают язвительность.

Стараясь придать своему лицу как можно более нейтральное выражение, я соскальзываю с выступа.

– Мадам Химура, – любезно говорю я, поворачиваясь к ней лицом. – Как чудесно видеть вас снова.

Она свирепо смотрит, прищурив свои жёлтые орлиные глаза. Перья у неё на шее взъерошены – явный признак гнева, – и она так крепко сжимает трость с костяной ручкой, что я удивляюсь, как та ещё не треснула.

Я выпрямляюсь, готовясь к неизбежному рукоприкладству и неистовой силе мадам Химуры, к которой мы все так привыкли. Хотя старая женщина-орлица была всего лишь надзирательницей над куртизанками, она всегда держалась с авторитетом армейского генерала, способного одинаково жестоко поддерживать порядок словами и ударами.

Однако сегодня она лишь указывает крылатой рукой на стол.

– Садись, – говорит она почти устало. – И постарайся больше тратить моё время на попытки сбежать. Снаружи и по всему зданию есть стражники и много кого ещё.

– Я могла бы уйти через окно, – упрямо предлагаю я.

– Хочешь сказать, ты научилась летать?

– Не знаю. Никогда не пробовала.

– Тогда попробуй, девочка, – мадам Химура машет рукой. – Мне будет всё равно.

Когда я не двигаюсь, она огрызается:

– Вот и я подумала, что у тебя за время отсутствия вряд ли отросли крылья, – и подходит к столу.

Я не присоединяюсь к ней. Продолжая сверлить её взглядом, я начинаю:

– Где...

– Мы в Королевском Дворе королевского дворца. Это Лунный Флигель.

Лунный Флигель. Смутно припоминаю ранний урок в своём качестве Бумажной Девушки в апартаментах другой хранительницы, госпожи Эйры, когда она рассказывала о различных помещениях дворца. Королевская крепость в Королевском Дворе – самое большое здание в Сокрытом Дворце, высеченное из того же тёмного камня, что и стена по периметру. Лунный Флигель же представляет собой кольцо в восточной части здания, вырезанное из белого мрамора, как рекомендовано архитекторами для оптимального процветания. Если я правильно помню, в нём расположены кабинеты высокопоставленных придворных, а также комнаты для приёма гостей.

Я бросаю взгляд на дверь, затем на окно, пытаясь просчитать пути отступления. Но теперь, когда я точно вижу, где мы находимся, то понимаю, что любые мои попытки будут тщетны.

По крайней мере, без надлежащего планирования.

Неохотно я присоединяюсь к мадам Химуре за столом. Она протягивает руку и наполняет мою чашку.

– А где же горничные? – выгибаю я бровь.

Никогда раньше не видела, чтобы мадам Химура хотя бы для чего-то поднимала крылатую руку – разве что для того, чтобы стукнуть нас.

– Их больше нет, – она ставит чайник.

Мой взгляд скользит по ней. Под своим серым ханьфу мадам Химура выглядит осунувшейся, её тёмные перья плоские и тусклые на фоне тела, а не лоснящиеся от масла и духов. Её движения скованны, не столь быстры, как раньше.

Я видела слишком много женщин со сломленным духом, чтобы не признать этого сейчас. Тем не менее, что бы Король ни сделал с мадам Химурой, он был осторожен, чтобы не оставить видимых следов жестокого обращения. Может быть, шаманы поработали с её телом так же, как с моим, после моих ночей с ним? Может быть, их магия помогла снять синяки с её кожи, не позволяя чарам проникнуть дальше, чтобы боль оставалась невидимым напоминанием о том, что ему нельзя перечить?

Моя жалость недолговечна. Мадам Химура никогда не проявляла доброты ни к одной из нас, когда нам было больно. Это она вышвырнула Марико, как мусор. Это она запретила шаманам лечить меня после того, как меня растерзал Король.

Вопросы