Паутина - Весела Костадинова

Резко выдохнула, с трудом справляясь с нахлынувшей волной эмоций, закрывая рот рукой. Не сейчас. Не время.

Роменский будто почувствовал это. Не отрывая глаз от приборов, одной рукой перехватил за талию.

Я почувствовала, как его пальцы сжали меня всего на секунду, но этого касания оказалось достаточно, чтобы по телу прошла дрожь. Я не знала, было ли это от усталости или от накаленного до предела напряжения между нами.

— Сядь, пожалуйста, — его голос звучал низко, сдержанно, но в нем проскальзывала настойчивость, которой он, видимо, больше не мог скрывать. — Я сам все доделаю, Лиа. Ты видишь, что ничего подтасовывать не собираюсь. А тебя шатает.

Он не давил, но я слышала в этих словах искреннюю тревогу.

— Нет, — ответила упрямо, вырываясь из его рук. Мои пальцы вцепились в край лабораторного стола, будто это могло помочь удержаться и не дать слабину.

Роменский резко обернулся, его глаза полыхнули, но за этим раздражением я вдруг увидела что-то еще — усталость, боль, разочарование.

— Да когда же ты, наконец, поймешь, что я не враг тебе, а? — его голос был сдавленным, почти сорванным. Он не кричал, но в этой негромкой фразе было больше эмоций, чем в любом крике. — Когда до тебя дойдет, что принять помощь — это нормально, Лиана?!

— Оставь свою жалость при себе, ладно? — ответила зло, сквозь зубы. — Сама разберусь…

— Жалость? — темные глаза вспыхнули настоящей, первозданной злостью, — Жалость, Лиана? Это я из жалости пошел на преступление, чтобы разобраться, да? Из жалости похитил женщину, рискуя сесть до конца своих дней? Из жалости бегал за тобой весь год? Из жалости, видимо, получил аварию и раздробленную руку, да? Когда же твой мозг на место-то встанет, Лиана?

Слова Роменского резали по живому, вбивались в сознание словно осколки стекла, которые невозможно игнорировать. Впервые за долгое время я видела его таким — без маски холодного равнодушия, без насмешек и без показного спокойствия.

Я упорно рисовала его чудовищем, я верила в это, я знала это. Я нашла в нем все темное, что было в моей жизни, сделала его виновником своего краха, своей боли, поверила в это сама и заставила поверить остальных.

Но теперь это «нечто» стояло передо мной — живое, злое, измученное, но все еще не сломанное.

И я вдруг поняла, что боюсь посмотреть ему в глаза.

Роменский шагнул ко мне, намеренно сокращая расстояние, и я почувствовала, как дыхание перехватило от близости, от жара, исходившего от него, от его тяжёлого взгляда, который, казалось, прожигал меня насквозь.

— Ну же, скажи что-нибудь, Лиана, — его голос стал ниже, но в нем чувствовались и ярость, и боль. — Скажи, что я сволочь, что я монстр, что я разрушил тебе жизнь. Давай. Ты же так долго в это верила. Давай, ты ведь один раз уже мне это сказала, бросила в глаза. Повтори снова, даже зная правду. Так ведь намного проще, Лиа. Давай, не стесняйся. Заметь, ничего тебе за это не будет, никто не ударит, никто не тронет. Смелее, Лиана.

Я постаралась его оттолкнуть, но не смогла, он стоял как стена, как скала, полыхая и злостью и чем-то еще.

— Ты… не трогал меня. Я знаю, — слова давались с огромным трудом, словно их тащили раскаленными щипцами. — Я совершила ошибку…. Я признаю это… Отпусти меня, Игорь…. Пожалуйста. Я больше… не появлюсь в твоей жизни…

— Вот как раз это меня и пугает, — ответил он и вдруг схватил за талию и посадил на стол, впиваясь своими губами в мои. Я замерла, сжатая в его руках, с горящим лицом, с выбитым дыханием. Его губы прижимались к моим жестко, требовательно, без единого шанса на побег. Паника вспыхнула на долю секунды, но была тут же вытеснена чем-то гораздо более опасным — жаром, который ударил в грудь, растекся по венам, пронзил каждую клеточку тела.

Я сжала его плечи, собираясь оттолкнуть, но пальцы предательски сжались сильнее, не желая отпускать. Я чувствовала, как он горит, чувствовала его напряжение, его злость, его отчаяние. Это был не просто поцелуй — это была буря. Вызов. Вопрос, на который я не знала, как ответить.

Он оторвался от меня так же резко, как и схватил, но не отпустил, его пальцы все еще сжимали мою талию, удерживая на столе. Его дыхание было тяжелым, взгляд темным, как штормовое море перед бурей. И я застонала не от боли или страха, а от разочарования.

— Боишься, Лиа? — тихо спросил он.

— Нет, — прошептала ему в губы, не соображая уже вообще ничего. Ответила жадно, словно не очень понимая, что происходит со мной. Но это чувство огня, это томление в теле, это напряжение… это то, чего я не ожидала от себя совсем.

Я горела под его руками и губами, горела так, что казалось выгорает все внутри. Его запах дегтярного мыла, чистоты, реактивов, кофе кружил голову не хуже алкоголя.

А он вдруг остановился снова. Его лоб был прижат к моему, пальцы слегка дрожали на моей талии, но он держался, хоть я чувствовала, какой ценой ему это дается.

— Стой, родная, стой… — его голос был хриплым, будто вырванным с боем.

Я зажмурилась, понимая, что если сейчас открою глаза, если увижу его, то всё — точка невозврата будет пройдена.

— Не надо, — руки уже не вжимали, они просто гладили по спине, успокаивали, уговаривали, утешали. — Не сейчас, Лиа. Не так и не здесь.

Лицо снова полыхнуло злостью и обидой. Да сколько же я буду ошибаться-то!

— Нет, — он поспешно коснулся губами уголка губ, — нет. Я хочу, Лиана. Очень хочу. И хотел раньше. С ума сходил. Но ты не готова, Лиа. Ни физически, ни морально. Сейчас ты в шоке, ты едва на ногах держишься… анализы не врут, родная, — он шептал и горячее дыхание успокаивало. — Мы должны понять, что происходит, Лиа….

Я резко распахнула глаза, встретившись с его взглядом. В нем не было ни насмешки, ни холода — только горечь, только подавленное желание, только тревога.

— Мне не нужно, чтобы ты думал за меня, — мой голос дрожал, но не от слабости, а от обиды, гнева, отчаяния.

— Но кто-то же должен, Лиа, — он провел рукой по моему лицу, убирая прядь волос. — По крайней мере пока ты не пришла в себя. — Его ладонь была горячей, обжигающей, и я прижалась к ней щекой, ненавидя себя за это.

— Черт… — он выдохнул, прикрыв глаза, а затем резко развернулся, отступив