Караул! Яга сбежала! - Елена Артемова

А потом обратно водяному отдам, припрячу приманку. Хорошая схема с хранением на дне морском. Мне понравилась.

Что делать с Илистой, решили быстро. Не было к ней ни жалости, ни сомнения в ее наказании. Шепот бабушки, качание посохом и вместо болотной ведьмы зловонная черная лужа.

— Кстати, — вдруг вспомнила Микоша, – Мы же вот подобрали, — Она достала из-за пазухи Карлушу и протянула мне.

Безмолвный, холодный, его перья, обычно отливающие синевой, теперь потускнели. Он лежал совершенно неподвижно, и только слабый, едва уловимый стук сердца под моими пальцами свидетельствовал, что в нем еще теплится жизнь.

Всё разом вылетело из моей головы. Воздух с шумом покинул легкие, словно меня ударили в солнечное сплетение.

— Карлуша... — прошептала я.

Воспоминание нахлынуло волной: пронзительный крик в лесу, золотистая вспышка пера, и темная птица, падающая к ногам Мрака. Он пытался меня предупредить. Пытался ценой собственной жизни. А я так легко позволила ему выскользнуть из памяти, увлеченная погоней, опасностью, битвой.

Печаль и тоска подступили к горлу.

— Я... я его забыла, — прозвучал мой голос, тихий и разбитый.

Взяла птицу из рук Микоши.

— Он спас меня, а я...

Слезы подступили к глазам, горячие и бесполезные. Прижимая к груди, пытаясь согреть его своим дыханием, но ничего не получалось. Это не просто вина. Это было предательство.

«Прости, — мысленно повторяла я, гладя его смятые перья. — Прости, что не пришла сразу, что оставила тебя одного».

Отчаяние сжимало сердце стальным обручем. И в этот миг, когда казалось, что уже ничего нельзя исправить, я снова почувствовала тот самый жар. Только на этот раз он рвался наружу не яростью, а болью. Горячими, щемящими волнами он хлынул из груди на ладони, кончики пальцев.

Мои руки, сжимающие Карлушу, вдруг вспыхнули мягким, золотистым светом. Не ослепительным, как перо Жар-Птицы, а глубоким, теплым, как само солнце.

Я не произносила заклинаний. Просто отчаянно хотела, чтобы он жил. И сила внутри меня слушалась.

Тепло переливалось в окоченевшее тельце. Холод отступал, сменяясь сонной, зарождающейся теплотой.

— Смотри... — ахнула Микоша, указывая пальцем.

Тусклое перо на груди Карлуши вдруг лизнул крошечный синий огонек. Затем другой. Перышко за перышком, он оживал.

— Пр-р-ривет... — проскрипел ворон и слабо пошевелил одной лапкой.

Глава 46

День был долгим, ночка тоже выдалась непростой, я держалась из последних сил. Больше всего мне хотелось рухнуть в кровать и проспать неделю, не меньше.

Обнимающий меня Кощей не мог этого не заметить.

— Яре нужен отдых и покой, — произнес он таким тоном, что, даже если у кого и были возражения, например, у открывшей было рот Елены в зеркальце, то произнести их вслух никто не решился.

К тому же и бабушка поддержала.

– Увози невесту, Кощей, а меня Леший обещал приютить.

В подтверждение слов Леший склонил голову, но тут же запротестовали домовые.

— Зачем Леший? — свесилась с бока Буренки Микоша.

— Почему Леший? — заволновался Феофан, — У нас своя изба имеется, не чета некоторым. Печка истоплена, полы метены…

— А Феофанушка? — не удержалась я от вопроса.

— Накормлен, — довольно потер пузо домовой, а потом вспохватился, — ты зубы-то мне не заговаривай, ишь чего!

Бабуля улыбнулась, глядя на моих подопечных.

— Спасибо, милые, я обязательно загляну на огонек, но не в этот раз. Дело у нас с хозяином леса важное, будем готовить зелье для… — она кивком указала на живые холмы за спиной.

— Ты знаешь, как им помочь? — у меня перехватило дыхание.

Мысль, что мы сможем спасти девушку из заточения, заставила на мгновение забыть о собственной измотанности.

Бабуля многозначительно поджала губы, и в ее глазах мелькнула та самая старая, как мир, хитрость, которую я помнила с детства.

— Сказать, что знаю наверняка — слукавлю. Но мыслишки есть, Яра. Кое-какие соображения.

Она перевела взгляд на Лешего, и тот, понимающе хрустнув суставом, кивнул.

— Мыслишки эти, — продолжила бабушка, — надо проверить. На деле. Для этого мне к его лесным чертогам надо, к тем самым мхам да кореньям, что только в лунном свете на старых камнях растут. Найти бутоны заветные, что морок снимают.

Я невольно выпрямилась в объятиях Кощея, усталость будто рукой сняло.

— Бутоны... морок? — прошептала я, и сердце забилось в предвкушении. А не про хвостоцвет ли речь идет?

Кощей, не сводивший с меня взгляда, уловил мгновенную перемену. Уголок его губ дрогнул в почти незаметной улыбке. Не говоря ни слова, он высвободил одну руку и извлек из кармана небольшой сверток, отданный ему на хранение.

— Хвостоцвет? — Бабуля одобрительно хмыкнула, бережно разворачивая сверток. — Смышлёная ты моя, внучка. Именно он.

Варвара Степановна развернула тряпку и высыпала содержимое на ладонь.

— Самый что ни на есть настоящий разрыв-трава для всяких чар, — с удовлетворением в голосе произнесла она, осторожно проводя пальцем по тоненькой ниточке, усеянной крошечными бутонами. — Да вот только… — она на мгновение замялась, косясь в сторону лужи, оставшейся от болотной ведьмы, — чует мое сердце подвох.

Леший насторожился, его ветвистая борода колыхнулась.

— Колдовской след чуешь?

— Не след, а привкус, — поправила бабуля, поднося сверток к носу и осторожно вдыхая аромат. — Ну да ладно, — она тряхнула седыми прядями, — Все утром. Устали все. По домам.

Тут же засуетились домовые. Микоша ловко спрыгнула с бока Буренки и, подбежав ко мне, сунула в руку тёплую ладонь.

— Держи, хозяйка. Без метлы-то как? — И она с важным видом вручила новенькую метелку, ту самую, на которой они с Феней предлагали мне полетать.

Феофан, тем временем, устроился на загривке у Буренки покрикивая:

— Но-но, рогатая, вышагивай бодрей! — Буренка фыркнула, развернулась и заковыляла в сторону леса, увозя на своей широкой спине болтающего ногами домового с подругой.

Леший коротко кивнул Кощею, тронул бабушку за локоть.

— Пора, тропа ждёт. — И они вдвоём растворились в лесной чащобе, порадовав тем, что на этот раз никакого урагана не случилось.

Я сжала в ладони сонного Карлушу, почувствовав под пальцами живое тепло.

— Домой, — тихо сказал Кощей, и Мрак помчал нас прочь от этого места. В сторону терема за рекой Смородиной, где так недосягаемо