Любовь моя, Анайя - Ксандер Миллер

М ра pè kolera.

М ра pè kolera.

Я холеры не боюсь.

Я холеры не боюсь.

Маленькая девочка по имени Пепёль, влюбленная в Зо с того самого дня, когда он впервые появился в лагере, умоляла его не купаться, но Зо набрал воды в ладони и долго пил, громко причмокивая, чтобы она слышала. В четыре часа он купил еду с уличной тележки в Дельма, где чаще всего обедал.

— Komo w уе?[149] — спросил он у поварихи.

— А, сам знаешь, — ответила женщина. — Голодная, голая и босая.

На обед она предлагала клиентам лепешку касав и рюмку клерена. Лепешка была с привкусом углей, на которых ее жарили; Зо ел, отрывая кусочки лепешки пальцами.

Сабаля, как всегда, опоздал; он приехал на своей «шери дуду» с одиннадцатью пассажирами в кузове.

— Они все за тебя, — сказал он, когда Зо забрался в кабину. — Все до единого. И у них в карманах полно наличных.

— Ясное дело, — ответил Зо, заглянув в зеркало заднего вида. — Сразу видно — заядлые игроки.

Манаже тоже был тут, он сидел на среднем сиденье.

— Расскажи ему про соперника, — велел он Лафортюну.

— А что еще я могу про него сказать?

— За что его упекли?

— Предумышленное убийство.

Зо поднял наполовину забинтованную руку и сказал, что не желает этого знать.

На контрольно-пропускном пункте Буа-Неф в Сите-Солей за руль «шери дуду», подвинув Лафортюна, уселся мелкий гангстер по имени Йеганс и сразу же так сильно заскрежетал сцеплением, что Сабаля стало дурно.

— Не гони, иначе она далеко не уедет, — проговорил шофер.

— Я ездил на бабах потяжелее этого дерьмового пикапа, — отрезал Йеганс, выжимая сцепление. Зигзагообразный шрам, идущий от рта к мочке уха, придавал его лицу злобное выражение. Он вез их в Бостон и Белено, застроенные домами на сваях. Йеганс не снимал руку с клаксона, а ногу с педали газа, распугивая собак и детей. Пассажиры в кузове чуть не падали и стучали по крыше. Йеганс отпустил руль и закрыл глаза.

Сабаля протянул руку и схватился за руль.

— Пускай ты гангстер, — воскликнул он, — и настоящий тонтон-макут[150]. Но если собираешься вести мою «шери дуду», давай-ка осторожнее.

Йеганс открыл глаза и снова взялся руль.

— Рис в Потопренсе стоит больше, чем в Санто-Доминго, — сказал он. — Телефоны здесь много дороже, чем в Майами. Бензин тоже. По-твоему, это справедливо? — Бандит цыкнул зубом. — Нам надоело рабское жалованье при заграничных ценах. Поэтому мы построили собственную верфь, международный грузовой порт с доками и портовыми грузчиками. У нас своя таможня, взимающая пошлины. С Белиза, Ямайки, Гондураса. И они платят! Komès entènasyonal[151], — Йеганс помусолил пальцами воображаемую пачку банкнот. — Это не бандитизм, это бизнес. Мотоциклы из Кореи, и, уж не сомневайся, отличные мотоциклы, — он похлопал себя по карману рубашки, сунул в него пальцы и вытащил маленький мешочек с порошком. — Мы посредники в этом деле, — сказал Йеганс, сбавляя газ и вдыхая щепоть кокаина. А потом отпустил сцепление, и они с ревом помчались по дороге в облаке выхлопных газов.

— В этой стране слишком легко умереть, — заметил Сабаля.

— Трудно умереть старым, — согласился Йеганс. Он повернул голову и показал шрам от проникающего ранения на затылке. — В меня стреляли пять раз.

Он убрал ногу с педали газа, пикап прокатился немного по инерции и остановился. Йеганс продемонстрировал лодыжку, колено и снова включил первую передачу.

— Всего лишь год назад я просыпался в тюрьме. Блок «Титаник», строгая изоляция. Семнадцать месяцев не трахался. Суда не было, даже не надеялся. Обвинения в убийстве, бандитизме, тонтон-макутстве, — перечислял гангстер свои прегрешения. — Я знал, что никогда не выйду на свободу. Потом землетрясение. Тюрьма открывается, мы выметаемся, и каждый распоследний ублюдок возносит хвалы Господу нашему Иисусу. Это еще не всё, — признался Йеганс. — Мы приехали сюда, а бразильцы уже жмурики. Отдали концы прямо у себя в штаб-квартире. Рации, навигаторы, бронежилеты, каку американских морпехов, дизельный генератор…

Йеганс свернул на дорогу к верфи. По левой стороне лачуги пропали, и стало видно, что они едут вдоль моря, по берегу небольшого полуострова.

— Добро пожаловать на пристань Ваф-Жереми! — провозгласил Йеганс.

* * *

Бой должен был состояться в том месте, которое Йеганс называл «верфью», у самой воды, где вытаскивали на берег и разбирали на части потерпевшие крушение суда. Боксерский ринг был очищен от мусора, освещение обеспечивал неподвижный консольный кран.

На мероприятии присутствовали преступники, вот уже одиннадцать лет как считавшиеся умершими. Под керосиновыми лампами на пластиковых стульях сидели члены zenglendo[152], они курили сигары и выглядели весьма убого. По кругу передавали восьмидесятидолларовую бутылку рома «Барбанкур» из личных запасов президента. Жирный уродливый Ти-Маноло в рыбацком жилете, якобы погибший после падения Дювалье, потягивал из бутылки итальянское шампанское. Он рассуждал о восстановлении прибыльных маршрутов наркотрафика с прицелом на Майами.

Вечер открыл бандит с длинными дредами, назвавший себя Дредом Уильямсом. На нем был голубой шлем миротворца ООН и расстегнутый кевларовый бронежилет. Приставив ко рту мегафон, он заговорил:

— Год назад нас пытался убить наш остров. Затем с нами порывался покончить МО-ОН-СГ со своими солдатами и своей хо-ле-рой. Но мы до сих пор живы, — гангстер шевельнул пальцем, и микрофон затрещал. — Сегодняшний вечер посвящается вам, бессмертные, выжившие. Я предлагаю вам вечеринку, которая положит конец всем вечеринкам. И бой, который положит конец всем боям.

Соперники стояли на противоположных концах ринга, словно угрюмые странники. Дред Уильямс отрекомендовал оппонента Зо как современного гладиатора, приговоренного к двойному пожизненному заключению, потому что, по мнению государства, на свободе он представлял собой чрезвычайную угрозу.

— Я представляю вам самого буйного и жестокого дикаря… Фума! — выкрикнул Дред Уильямс.

Фум вышел на ринг, как палач на плаху, отбрасывая десятифутовую тень. Когда он скинул с головы капюшон, Зо увидел, что большая часть его лица обожжена и кожа на нем сморщенная, как копченое мясо. Ножом или колючей проволокой ему срезало верхушку уха. На шее у него были вытатуированы черные римские цифры I, XII и X в память о 12 января 2010 года, дате землетрясения и его досрочного освобождения.

— Не знаю, как тебе удастся пустить кровь такому человеку, — пробормотал Сабаля.

Грудь у Фума была слишком широкая по сравнению с руками, от этого они казались укороченными, и пальцы болтались где-то у пояса. Зо отметил этот короткий размах как единственное слабое место противника. В остальном он выглядел непобедимым.

Манаже растер плечи Зо.

— Не