Бандит Ноубл Солт - Эми Хармон

саднило, щеки болели, а когда Огастес с грохотом распахнул дверь своей спальни, разбудив их обоих, и отправился на поиски завтрака, Бутч взглянул на нее и в ужасе вытаращил глаза:

– Ох, Джейн. Ох, голубка. Простите.

– В чем дело?

– Ваше лицо… Оно все красное, все в царапинах. И губы распухли. Я… я слишком увлекся, целуя вас.

Она вскочила – простыни скользнули к ее ногам – и бросилась к зеркалу. Выглядела она так, словно с километр бежала, продираясь сквозь колючие заросли. Даже волосы спутались самым немыслимым образом.

– О нет. – Она с испугом прикрыла рот рукой, и плечи у нее заходили от беззвучного смеха.

– Вы плачете? – Ноубл в тревоге поднялся и встал рядом с ней. Взъерошенный, полуодетый, обеспокоенный, он был просто великолепен.

Как же это странно – что ей с ним так легко, что она так влюблена.

– Нет, дорогой. Я смеюсь.

Прищурившись, он провел рукой по ее растрепанным волосам.

– Я буду осторожен, – шепнул он, наклоняясь к ней, и снова поцеловал, едва касаясь губами ее вспухшего рта.

Но она так сильно его любила. И оттого, что кожу саднило, она лишь острее чувствовала, как безгранична ее любовь. И как ей нравится его целовать.

Не успев опомниться, она уже снова обхватила его руками, ногами, накрыла ковром своих волос, и он перенес ее обратно на постель, и они вновь отдались на волю трепетных, исступленных ласк, пока где-то внизу не хлопнула дверь и из Эмминой кухни до них не донесся запах завтрака.

Он откатился от нее, разом возвращая и ее, и себя обратно к реальности. Соскользнул с кровати на пол, натянул брюки, заправил в них нательную рубашку и щелкнул подтяжками:

– Я проверю нашего мальчонку, хотя Эмма здорово привязала его к себе своими харчами. И газету принесу. Посмотрим, что нас сегодня ждет. А потом нам надо успеть на поезд.

При упоминании о газете в животе у нее снова затянулся тугой узел, а кожу на лице стало саднить. Они ждали статей, о которых их предупредил мистер Хьюго, но пока в газетах ничего такого не появлялось.

– Харчами? – переспросила она.

– Едой, моя изысканная английская жена.

Ей нравилось, как он называл ее женой.

– Ноубл?

– Да, голубка?

– Я правда люблю вас, – поспешно призналась она.

– Вам не нужно говорить мне об этом, – тихо произнес он. – Я сказал вам… вы ничего мне не должны.

– Вы не понимаете, что сделали для меня, Роберт Лерой Паркер.

Он помотал головой, отказываясь от этого имени, как делал всякий раз, когда она так его называла, – как будто все казалось ему неправильным и каждое имя, которое она на него примеряла, было плохо подогнанным пиджаком, тянувшим в плечах и ограничивавшим свободу движений.

– Нет, не качайте головой, – потребовала она.

Он тут же прекратил.

– Посмотрите на меня, прошу.

Он взглянул на нее. Глаза его сверкали так ярко, что она поняла: он изо всех сил борется со своими чувствами.

– Вы дали мне то, чего у меня никогда прежде не было.

Он понурился.

– Вы любите меня. Не знаю почему. Не понимаю, отчего мне так повезло.

Он снова поморщился, и тогда она приблизилась к нему, обхватила его лицо руками:

– Огастес доказал мне – и продолжает доказывать каждый день, – что то, кем мы являемся, мало связано с обстоятельствами нашего рождения. Я не устаю этому удивляться. А еще есть вы.

– А еще есть я.

– Я давно перестала отделять грусть от радости и боль от счастья. Это невозможно, ведь они слишком часто идут рука об руку. И в этом нет никакого смысла. В моей любви к сыну нет ровным счетом никакого смысла. Я полюбила его еще до того, как взяла на руки, несмотря на…

– Несмотря на, – кивнул он, не давая ей сказать то, что и так уже знал.

– А значит, любовь не всегда имеет смысл.

– Не всегда.

– Кто-то сразу свой.

– Кто-то сразу свой, – с нежностью глядя на нее, повторил он.

– Вы так заботитесь о нас, что я даже не знаю, чем себя занять.

– Я всегда умел заботиться о людях. Вот только заботился не о тех. А тех, кому был по-настоящему нужен, огорчал. Я вас недостоин, – прошептал он. – Я это знаю. Но я так вас люблю… что мне неважно, отвечаете ли вы мне тем же самым.

Она была так ошарашена, что не сразу поняла, как ему ответить, но он уже оделся, ушел в ванную и закрыл за собой дверь.

Когда он снова открыл дверь, она ждала на пороге.

Она шагнула к нему, обхватила за пояс, прижалась губами к груди.

– Но я отвечаю вам тем же, – сказала она, старательно выговаривая каждое слово, чтобы он точно ее услышал. А потом обогнула его и скользнула в ванную, тем самым положив конец разговору.

* * *

Ноубл сбрил бороду, но оставил усы. Джейн сказала, что он помолодел на десять лет, Сандэнс взглянул на него с презрением, а Ван тут же отправился наверх и тоже избавился от бороды. Ван хотел выглядеть, как Бутч. Ноубла это сводило с ума, но Огастес в точности понимал, каково Вану.

– Мы едем поездом в Юту, – сказал Сандэнс. – Сегодня. В Юту. Где тебя по-прежнему ищут, живым или мертвым, за вооруженные ограбления. А ты избавился от единственного прикрытия, которое у тебя было. Почему?

– Мне она не нравилась. Никогда не нравилась, – отвечал Ноубл. Глаза у него блестели.

Джейн побагровела от смущения. Она напудрилась, нарумянилась, накрасилась, как перед выступлением, хотя они собирались на Центральный вокзал. Там они сядут на поезд до Солт-Лейк-Сити.

Он был так взбудоражен, что не мог есть. Точнее, не мог съесть столько, сколько обычно. Ему не хотелось расстраивать Эмму – та приготовила все его любимые блюда.

– А я-то думал, что из вас двоих ты умный брат, – продолжал причитать Сандэнс. – Из-за тебя нас всех поймают.

– Ты, Гарри, выглядишь точно так же, как в день отъезда оттуда. Даже шляпу, кажется, не сменил, – спокойно ответил Ноубл. – Может, нас поймают из-за тебя.

– В любом случае искать станут прежде всего женщину и мальчишку, – уступил Сандэнс. – И все-таки лучше бы тебе уехать без них.

– Мы не задержимся в Юте, – успокоил его Ноубл.

– Не задержимся? – переспросил Огастес.

Казалось, его мама тоже удивлена.

– Нет, не задержимся. В Сан-Франциско Сандэнса кое-кто ждет.

– Иди к черту, Бутч, – пробормотал Сандэнс и встал из-за стола. – Никто меня нигде не ждет.

Ноубл продолжал, пропустив замечание Сандэнса мимо ушей:

– К тому же во Фриско меня никто не знает. Будем надеяться,