Аптекарский огород попаданки - Ри Даль

— Поручик, — начала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, хотя он дрожал, как осиновый лист на ветру. — Просто скажите… вы видели эту печать?

Вместо ответа Воронцов неуверенно кивнул. С моих губ едва не сорвал стон, но я сдержалась.

— Где? Когда? — настаивала я, почти умоляла. — Прошу вас, расскажите всё, что знаете.

Алексей нахмурился, его взгляд метнулся от печати ко мне, а затем куда-то в сторону, словно он искал ответ в тёмных углах палатки. Его бледные губы шевельнулись, но он по-прежнему молчал, и это молчание было мучительнее любых пыток. Я наклонилась ближе, чувствуя, как от напряжения сводит плечи.

— Пожалуйста, — выдохнула я, и в голосе моём прорвалась настоящая мольба. — Это… это очень важно. Для меня. Я должна знать.

Он кашлянул, поморщившись от боли, и я тут же поднесла ему жестяную кружку с водой. Он сделал глоток, медленно, словно тянул время, и я едва сдерживалась, чтобы не встряхнуть его за плечи. Наконец, он заговорил, и голос его был слабым, но в нём чувствовалась искренность.

— Я… не уверен, сестрица, — начал он, хмурясь ещё сильнее. — Может, мне и показалось. Голова-то после ранения… мутит иногда. Но… вроде бы видел. Похожее. Очень похожее.

— Похожее? — переспросила я, и голос мой сорвался. — Как это — похожее? Это был такой же герб? Стрела и сабля, скрещённые на щите? Или что-то другое? Прошу вас, вспомните!

Он снова посмотрел на печать, прищурившись, будто пытался разглядеть в ней что-то давно забытое. Его пальцы, лежавшие поверх грубого одеяла, дрогнули, и он сжал их в кулак, словно борясь с собой. Я видела, как он мнётся, как боится сказать что-то не то, и это терзало меня ещё больше. Что он скрывает? Почему не говорит прямо?

— Алексей, — сказала я, стараясь говорить мягко, но твёрдо. — Я не сержусь, не осуждаю. Просто… я должна знать. Если вы видели эту печать, если вы что-то помните, скажите. Даже если это мелочь. Даже если вы не уверены.

Он вздохнул, и в этом вздохе было столько усталости, что я на миг почувствовала вину за свою настойчивость. Но отступать я не могла. Не теперь, когда ответ был так близко.

— Ладно, сестрица, — сказал он наконец. — Было дело. Года два назад… или три? Точно не скажу. Я тогда в Туркестане служил, в Самарканде. В семьдесят четвёртом, кажется. Мы тогда с бухарцами воевали, Хивинское ханство брали. Тяжёлое было время, жаркое. Песок, пыль, кровь… Ну, вы сами уже знаете, что такое война…

Я кивнула, хотя мысли мои уже неслись вперёд.

Самарканд, 1874 год… Русские войска действительно вели кампанию в Туркестане, присоединяя земли Средней Азии к империи. Хивинская война закончилась в 1873 году, но в 1874-м в Самарканде ещё шли стычки с местными эмирами, и русские гарнизоны стояли там, поддерживая порядок. Но что общего у этой войны с этой печатью? С В.Б.?..

— И вот, — продолжал Алексей, — служил я тогда с одним парнем. Молодой совсем, года на четыре младше меня. Весёлый такой, душа компании. И рисовать любил. Прямо талант у него был. Бывало, сядет вечером у костра, достанет карандаш, бумагу — и ну чертить. То пейзажи, то портреты товарищей. А иногда… гербы какие-то выдумывал. Фантазия у него, видать, богатая была. И вот один раз, помню, нарисовал он такой герб… вроде как этот. Стрела, сабля, щит. Точно такой — не поручусь, но очень похожий.

Я затаила дыхание. Сердце стучало так громко, что я боялась, он услышит.

— Как его звали? — спросила я, голос мой был едва слышен. — Того парня… как его звали?

Алексей посмотрел на меня. Он снова замялся, и я почувствовала, как отчаяние подступает к горлу. Воронцов сглотнул, словно собираясь с духом, и наконец выдохнул:

— Николай. Николай Демидов.

Мир вокруг меня замер.

Шум госпиталя, стоны раненых, скрип телег за стенами палатки — всё исчезло, растворилось в этом имени, которое ударило меня, как молния.

Николай Демидов… Мой… брат. Мой Николаша?..

Тот, кого я оплакивала, кого считала погибшим на войне. Тот, чья смерть разбила сердце нашей семьи, заставила отца седеть, а меня — искать смысл в науке, в помощи другим.

Но как?.. Как это возможно?..

— Нет, — прошептала я, качая головой. — Нет, это… это не может быть он. Вы… наверное, ошибаетесь.

Я смотрела на Алексея, ища в его лице хоть намёк на то, что он пошутил, ошибся, что это просто совпадение. Но его глаза были серьёзны, и в них не было ни тени насмешки.

— Сестрица, — сказал он тихо. — Я всё верно говорю. Звали его так. Николай Демидов. Из Рязанской губернии, говорил. Молодой, светловолосый, глаза голубые, как небо. Всегда с улыбкой, даже когда тяжело было. И рисовал он… как ангел какой-то.

Я закрыла глаза, чувствуя, как слёзы жгут веки.

Это был он. Это был мой Николаша.

Светлые волосы, которые он вечно теребил, голубые глаза, что сияли, когда он рассказывал о своих мечтах, улыбка, от которой становилось теплее даже в самый холодный день. Я видела его так ясно, будто он стоял передо мной: мальчишка, который лазил со мной по деревьям, который прятал мои книги, чтобы подразнить, который ушёл на войну и не вернулся.

Но что всё это значит? Как он мог быть причастен ко всему этому?..

— Вы уверены? — спросила я, открывая глаза и глядя на Алексея так, словно он держал в руках ключ к моей судьбе. — Расскажите о нём. Всё, что помните. Как он выглядел, что говорил, что делал. Прошу вас.

Алексей кивнул, хотя в его взгляде всё ещё читалась неуверенность. Он откинулся на подушку, словно собираясь с мыслями, и начал говорить, медленно, подбирая слова.

— Ну, как я сказал, молодой он был. Лет восемнадцати, может. Стройный, но крепкий. Лицо… открытое такое, доброе. Все его любили. Он, бывало, истории рассказывал — про свою семью, про сестру, которую очень любил. Говорил, что она умная, что хочет врачом стать, а он ей гордится. Я тогда ещё подумал: повезло девчонке с таким братом…

Я прижала руку к груди, чувствуя, как сердце сжимается.

Николаша… Он говорил обо мне. Он гордился мной. Даже там, на войне, среди песков и крови, он помнил меня. Слёзы всё-таки прорвались, и я быстро вытерла их рукавом,