Истинная: Вишневый Сад Попаданки - Инесса Голд

— Стой! — пискнул Казимир, хватая меня за подол платья. — Не ходи! Там морок! Там Скверна играет! Она заманивает теплом, а выйдешь — и хрусть! Превратишься в ледышку!

— Отпусти, — мягко, но твердо сказала я, отцепляя его когтистые пальцы. — Я должна проверить.

Я подошла к двери. Вчера она примерзла так, что пришлось бить ногами. Сегодня ручка была теплой на ощупь. Металл нагрелся, словно с той стороны светило июльское солнце.

Я нажала на ручку. Замок щелкнул легко, смазанно.

Я толкнула створку.

И мир перевернулся.

Я зажмурилась, ослепленная ярким светом, ударившим в глаза. Прикрыла лицо рукой, привыкая к сиянию. А когда открыла глаза, то забыла, как дышать.

Вчера здесь был заснеженный двор, заваленный сугробами, с остовами мертвых кустов и серыми стенами, покрытыми инеем.

Стены остались. И сугробы по углам двора тоже были на месте — грязные, серые, злые.

Но в центре...

В центре, там, где я вчера в отчаянии рыла землю, стоял Остров Жизни.

Снег растаял идеальным кругом диаметром метра в три. Внутри этого круга чернела живая, влажная, дышащая паром земля. Сквозь неё пробивалась молодая, изумрудно-яркая трава, такая сочная, что хотелось упасть в нее лицом.

А посреди этого круга стояло Дерево.

Не росток. Не прутик. Это было полноценное, молодое, сильное дерево высотой с меня. Его ствол был гладким, темным, налитым силой, словно отлитым из бронзы. Ветки, изящно изогнутые, тянулись к небу.

Но самое невероятное было не в скорости роста.

Оно цвело и плодоносило одновременно.

Это было биологически невозможно. Это нарушало все законы природы. Но это было передо мной.

Нижние ветки утопали в белой пене цветов. Лепестки, нежные, как шелк, трепетали на ветру, источая тот самый умопомрачительный аромат миндаля и меда.

А на верхних ветках, среди густой зелени листвы, горели рубиновым огнем ягоды.

Вишни.

Они были огромными, размером с грецкий орех. Темно-бордовые, почти черные, с глянцевыми боками, в которых отражалось скупое северное солнце. Они выглядели так, словно вот-вот лопнут от переполняющего их сока.

Я стояла на пороге, боясь сделать шаг. Боясь, что одно неловкое движение разрушит этот мираж.

— Матерь Божья... — прошептал Казимир, выглядывая из-за моей ноги. Он больше не верещал. Он замер, открыв рот, и его уши медленно поднимались, пока не встали торчком. — Это что? Это откуда?

— Это «Алая Королева», — выдохнула я. Мой голос дрожал. — Мой сорт.

Я шагнула на крыльцо. Тепло ударило в лицо плотной, ласковой волной. Дерево работало как мощный обогреватель. Оно излучало энергию, грея воздух вокруг себя. Я видела, как капли талой воды капают с крыши веранды — тепло доставало даже туда.

Я спустилась по ступенькам. Мои сапоги коснулись травы. Мягко.

Дерево словно почувствовало меня. Ветки качнулись, хотя ветра не было. Листья зашелестели: «Привет... привет...».

Я подошла вплотную. Протянула руку.

Кончики пальцев коснулись коры. Она была теплой, живой, слегка шершавой. Под ней бился пульс. Тук-тук. Тук-тук. В унисон с моим сердцем.

Оно узнало меня. Оно помнило мою кровь.

— Спасибо, — прошептала я, поглаживая ствол. — Спасибо, что не сдались.

Взгляд упал на гроздь ягод прямо перед моим лицом. Три тяжелые, налитые вишни.

Желудок предательски сжался, напомнив, что я не ела ничего нормального уже двое суток, кроме сухого пайка в дороге. А запах... от запаха ягод рот мгновенно наполнился слюной.

«Попробуй, — шептал инстинкт. — Это твое. Это для тебя».

Я осторожно сорвала одну ягоду. Плодоножка отделилась легко, с тихим хрустом.

Ягода легла в ладонь тяжелой, горячей каплей.

Я поднесла её к губам. Вдохнула аромат — сладкий, пьянящий, с легкой кислинкой. И надкусила.

Оболочка лопнула с легким щелчком.

И мой мир взорвался.

Это был не просто вкус. Это была вспышка. Словно я проглотила кусочек солнца. Густой, сладкий, терпкий сок брызнул на язык, обволакивая небо, горло, пищевод.

Это было так вкусно, что у меня перехватило дыхание.

Но дело было не только во вкусе.

Едва сок попал в желудок, по венам прокатилась горячая волна. Это была чистая, дистиллированная жизнь. Она ударила в голову, проясняя мысли. Она рванула к кончикам пальцев и ног, вымывая остатки холода.

Усталость, которая висела на мне тяжелым грузом, исчезла мгновенно. Словно кто-то щелкнул выключателем. Боль в мышцах? Нет её. Голод? Утолен одной ягодой. Дрожь? Я чувствовала, как внутри разгорается печка.

Я посмотрела на свою левую руку. Вчерашний порез от шипа терновника, который затянулся серебристым шрамом, теперь исчез совсем. Кожа была гладкой, чистой.

— Ох... — выдохнула я, прислонившись спиной к стволу. Меня слегка покачивало, как от бокала хорошего вина.

— Хозяйка! — голос Казимира был полон паники и благоговения. — Ты живая? Не отравилась? Это же магия! Нельзя есть магию!

Я открыла глаза. Домовой стоял на краю проталины, боясь ступить на траву. Он выглядел жалким: серый, пыльный, лохматый, дрожащий от холода. Его уши обвисли, хвост (которого якобы нет) поджат.

Он умирал вместе с домом. Я это видела теперь ясно. Без подпитки хозяйской силой домовые угасают.

Я сорвала еще две ягоды. Крупные, сочные.

— Иди сюда, Казимир, — позвала я.

— Не пойду! — он попятился. — Там горячо! Я привык к холоду!

— Иди сюда, я сказала! — в моем голосе прозвучала сталь. Не злость, а сила. Сила, которую дало мне дерево. — Это приказ.

Домовой пискнул, зажмурился и сделал шаг на траву. Ожидая боли, он втянул голову в плечи. Но вместо боли его лапы ощутили мягкость и тепло. Он открыл один глаз. Потом второй.

Он сделал еще шаг. И еще. Подошел ко мне, глядя на ягоды в моей руке как на бомбу.

— Съешь, — я протянула ему ладонь. — Это не яд. Это жизнь. Тебе нужно. Ты — Хранитель. Ты должен быть сильным, чтобы помогать мне.

Казимир недоверчиво понюхал ягоду. Его нос заходил ходуном.

— Пахнет... пахнет силой, — пробормотал он. — Как в старые времена. Но другой. Не холодной. Горячей.

Он осторожно взял ягоду когтистыми пальцами. И быстро, словно боясь передумать, закинул её в рот.

Чавк.

Он замер. Его глаза округлились так, что заняли половину лица.

— О-о-о... — протянул он.

И тут началась трансформация.

Это было похоже на ускоренную съемку. Серая, свалявшаяся шерсть на его боках вдруг распрямилась, налилась цветом, стала густой и блестящей, как у чернобурки. Плешь на макушке заросла мгновенно. Сгорбленная спина выпрямилась. Суставы хрустнули, расправляясь.

Даже его лохмотья, казалось, стали чище.