Там, где кружат аспиды - Олеся Верева

не перестану, за то, что верила, что искала Догоду, когда даже я сдался. — Лёля тут же вспыхнула, не ожидая, что гордый Стрибог сможет вот так, при всех трёх царствах, признать их обеих. — Для моего дома честью станет, коли под крышу вы его войдёте как часть семьи нашей.

Лёля видела, как расплылись в улыбках лица богатырей, среди которых она знала лишь Встока, Варьяла и Сарму, но догадывалась, что и остальные — часть братства ветров. Даже Всток, однажды ранивший Похвиста из-за Ульяны, и тот улыбался искренне, открыто. И Лёле вдруг стало гораздо легче. Она думала, уход Догоды обернётся похоронами её сердца, а он сделался празднеством новой жизни — жизни, в которой сгладились былые обиды, в которой каждый произнёс нужные слова, в которой все три царства стояли на одной стороне, на той самой, что заповедал им Род. Да, Догода заплатил за это тысячей лет, которые они в эгоизме своей любви могли бы провести вместе, но он был так богат широтой души, что мог позволить себе такую жертву.

— Ты этот мир изменил, — шепнула она ему, придвигаясь ближе, потому что видела, как тускнеют его голубые глаза. Догода и так продержался долго, и Лёля представить не могла, каких усилий это ему стоило. — Даже если бы до дня сегодняшнего я тебя не знала, то полюбила бы сейчас только за это.

— Без тебя я бы аспидом, запертым в тёмного своего дурного сердца, остался. Не моя то заслуга, а твоя. Это ты изменила наш уклад привычный. — Догода покачал головой, и Лёля заправила ему за ухо прядь волос, чтобы до конца, до последнего мига любоваться его лицом. — Не думай, что зря путь ко мне прошла. Ты скольким помогла, стольких изменила. Ты истинная Берегиня, хранительница Родова света. Я чувствую, что Род меня зовёт, — Догода посмотрел на небо, а затем снова на Лёлю. — Помни же, мы всегда найдём друг друга.

— А ты помни, что ты моя единственная любовь…

Рука Догоды в руке Лёли стала мягкой, а затем она и вовсе ощутила пустоту. Тело того, кого она любила, распалось сотнями серебряных искр. Они покружили вокруг неё, будто заключая в последнее объятие, взвились в небо прекрасным хороводом и растворились в его черноте. Но Лёля знала, куда они ушли. Она вернётся в Правь, вернётся в свою девичью комнату в доме родителей, чтобы ожидание не тянулось так больно. Там, в Прави, она всегда будет видеть душу Догоды, растворенную среди мириад других звёзд. Она будет смотреть на них до тех пор, пока срок его перерождения к концу не подойдёт. Всего лишь тысяча лет осталась…

— Лёлюшка, иди к нам, — тихо позвала её Ульяна.

И только там, среди тех, чьё сердце было пробито так же, как и её, Лёля расплакалась в голос. Она обнимала Похвиста и Ульяну, чувствовала губы бога теперь уже двух ветров на своём лбу, но не могла утихомирить льющуюся наружу тоску. Догоды не было с ней всего какие-то минуты, а она же скучала.

Оторвавшись от отца, маленькая Гана тоже присоединилась к их плачущей компании. Ульяна усадила девочку на колени, а Лёля и Похвист склонились к ним с разных сторон. И хотя вокруг сотни богов и духов стояли, мир сжался будто бы до точки, вмещающей лишь четверых. Четверо их в путь отправилось, четверо и вернутся. И всё же, слёзы принесли лёгкость, утолили печаль. Как когда-то флейта брата, что помог ей из дома бежать, плакала Лёля, да несчастной не была.

— Смотрите же, боги, — торжественно воззвала Мокошь. — Вот на кого равняться вам нужно. Навье дитя, дух водный, явьский бог и Берегиня из Прави. Подлинное единство, Роду угодное. И жаль мне, — её прекрасные глаза поддёрнула мрачная поволока, — что Догода жизнью своей заплатил за то, чтобы увидели вы их сейчас — три мира, в один обращённый…

— Матушка Мокошь, но почему всё именно так обернулось? Может, ошиблись мы где? — Лёля подняла взгляд на верховную богиню, чей горделивый силуэт расплывался в пелене её слёз.

— Нигде вы не ошиблись. Все верно сделали, — мелодичным колокольчиком разнёсся в тишине ответ Сирин.

Голубая птица с девичьей головкой спланировала с вершины каменного пьедестала и опустилась перед Лёлей. Поначалу пристальный, участливый взгляд Сирин смутил Лёлю, заставил сердце бег ускорить, а потом окунулась она в глубину удивительных глаз, переливчатых, таких, что нельзя было цвет их назвать определённо. Дивные глаза эти будто не на Лёлю смотрели, а куда-то вглубь её, и чувствовала Лёля, что прятать ей от Сирин ничего. Она вытерла слёзы и улыбнулась, потому что догадалась, кого скрывало диковинное обличье.

— Ну здравствуй, Род Великий! — Она легонько склонилась перед давним знакомым, молитвами которому полнилась с юношеских лет её жизнь. — А Мокошь говорила, не спускаешься ты на Древо Мироздания.

— Разгадала меня? — хитро прищурилась птица. — Как поняла?

— Брат, да ты что же, всё это время и от меня с Велесом прятался? — возмутилась Мокошь, обиженно скрещивая руки на груди.

— От тебя только, сестрица угрюмая. А уж с Велесом мы всю Явь и Навь вдоль и поперёк исходили, — с весельем в голосе отозвался Род. — Скучно мне в Прави, а Явь я люблю, оттого сад свой там разбил. А вас троих с самого детства избрал в защитники дома моего. Тебя, Лёля, и братьев. Я за вами со звёзд наблюдал: столько в вас было жизни, столько к миру любви, сколько открытости и желания других принять… Вы простите меня, чада мои, но необожжённая глина хрупка.

— Я понимаю тебя, мудрейший Род, — ответил Похвист, прижимая кулак к груди. — Раньше у меня здесь точно тряпки рваные были, а сейчас — камень твердейший. Как плакал я, как мучился последние дни, но теперь… Теперь я знаю, в ком пример мой. Как брат мой смерти не испугался, так и я в себе страх всякий искореню.

— И верным воином моим станешь, — кивнул Род. — Когда возродится Догода, пусть за южной стороной Яви присматривает, а тебе я северную отдам. А пока, уж не обессудь, потрудиться за двоих придётся.

— А мне? Мне что делать прикажешь, Всемогущий? — спросила Лёля, радуясь тому, каким умиротворённым выглядел Похвист, получивший благословение Создателя.

— Ты Берегиня моя, ей и оставайся. Только теперь, когда молиться будешь, в сердце своё меня пускай, не в разум. Глядишь, там чрез меня и Догода до тебя дотянется. Дети мои, то, что вы зло изничтожили, не значит, что не возродится оно. Через тысячу лет, две или три придёт на землю страх,