Сильверсмит - Л. Дж. Кларен

Взгляд скользнул на запад, и мысли потянулись к друзьям. Я молилась, чтобы они были в безопасности, если еще не добрались до пещер Уинтерсонов. Когда представляла, как Каз и Марин встречаются вновь, сердце согревалось радостью. Пусть он и потерял ногу, зато жив.

Глаза защипало, и вина кольнула грудь.

— Жив, — повторяла я шепотом, снова и снова, пока это слово не стало единственным, что я слышала.

Последняя книга, что я нашла, оказалась сборником воспоминаний о жизни королевы Кристабель, рассказанных теми, кому посчастливилось встретиться с ней за тридцать семь лет ее правления.

Глаза затуманились слезами, едва я дочитала первый рассказ — историю женщины средних лет, одинокой матери, которая не смогла заплатить десятину из-за неурожая. Симеон, которого она описывала как справедливого, но не жестокого, настоял: десятину придется выплатить после короткой отсрочки. Однако Кристабель, присутствовавшая на сборе, пообещала заплатить за нее сама.

Симеон назвал это безответственным поступком — мол, другие тоже потребуют поблажек, но Кристабель все равно сделала это.

«Безграничная щедрость королевы», — так написала женщина.

— Жизнь, солнце и звезды живут в ее улыбке, — прочла я вслух, с легкой усмешкой. — Она носит такие же серебряные волосы, как и ее брат, они очень похожи…

Я невольно улыбнулась шире.

— Серебряные волосы…

Впервые я не стыдилась своих серебристо-светлых прядей. Теперь я знала, откуда они.

— Ее брат владеет магией, спасшей нас от тиранов, — продолжила я, — но именно ее доброта питает нас.

Что-то теплое, тихое дернулось в груди, пока я перечитывала слова женщины о прекрасной королеве, жившей задолго до меня.

Я понимала: мне не сравниться с ее стойкостью, и это нормально. Кристабель дала мне не мерку, а направление, к которому можно тянуться.

Судя по дате этой первой записи, тот сбор дани произошел за несколько лет до смерти Кристабель, значит, ее щедрость не угасла даже после невыразимых страданий — после того, как Молохай пал во тьму и возложил на нее вину за то, что она выбрала любовь к другому. После того, как он проклял ее медленной, мучительной болезнью. После того, как убил ее младенца.

После того, как она поняла: поколение за поколением будет расплачиваться за ее выбор.

Цена, которую она заплатила за любовь к мужчине…

Я с громким хлопком захлопнула книгу — дальше читать было невозможно. Закрыв глаза, легла на кровать и попыталась ни о чем не думать.

Леденящий холод пропитал весь дом, когда я проснулась одна — огонь в очаге почти угас. Солнце уже зашло, а Гэвина все не было.

Поднимаясь с постели, я скривилась от жжения в глазах. Слезы — чертовы предательницы. Я злилась на себя за слабость. Эти чувства, эта буря внутри казались обузой, мешавшей моему долгу, моей цели.

Когда-то я жаждала чувствовать — теперь же думала, что, может, было бы легче не чувствовать ничего.

Оставшиеся поленья оказались достаточно тяжелыми, чтобы заставить меня стонать от боли — рана саднила и тянула, пока я бросала их одно за другим в очаг.

На ужин я доела хлеб, консервированные груши и вяленое мясо. Еды осталось более чем достаточно и на завтра, и на послезавтра, и я это ненавидела.

Если он оставил так много еды, значит, знал, что вернется не скоро. Зная его, он решил подстраховаться от моего упрямства и привычки недоедать, а значит, его не будет еще несколько дней.

Я села на край кровати и огляделась. Комната снова наполнилась светом — пламя в камине вновь стало ярким и живым.

В углу я заметила небольшой шкаф, который едва доходил мне до колен, из темного дерева, простая работа. Я усмехнулась, открывая дверцы. После жизни с Филиппом я бы узнала бар из тысячи. На верхней полке стояло с десяток маленьких коричневых бутылок пива, на нижней — несколько крупных бутылей с алкоголем.

Одна сразу бросилась в глаза — наполовину полная, с небрежно выведенной надписью «Даймонд».

— Хмм, — протянула я, вытаскивая пробку. Щелчок эхом отозвался по стенам.

Я понюхала — ни запаха, ни цвета. Что бы это ни было, вряд ли яд.

— Спасибо, Даймонд, — пробормотала я в пустоту, подняв бутылку в тост, как делали мои друзья, и сделала глоток.

Я честно попыталась проглотить, хоть и поперхнулась. На вкус это было мерзотно, терпко и остро, будто перец подожгли прямо у меня на языке.

Сладкий коричный виски, каким Даймонд когда-то угощал меня в Товике, и рядом не стоял с этим издевательством над вкусовыми рецепторами. Я решила перейти на пиво.

После второй бутылки приятное тепло разлилось по венам, боль в ране утихла, а тревожные мысли словно отступили.

Я переоделась пораньше в ночную рубашку, заранее готовясь, что потом просто завалюсь спать, и тихо напевала ту самую мелодию, под которую мы с Джеммой танцевали в «Черном Барсуке» пару недель назад.

Закружилась по дому, вращаясь, пока по шее не выступил пот. Хотелось чувствовать себя легкой, свободной. Я собрала длинные серебряные волосы в небрежный пучок, чтобы хоть немного остудить кожу на шее.

Три пива. Потом четвертое.

Я танцевала, смеялась, кружилась по крошечному пространству, теряя счет времени — прошел уже час, может, два, пока не врезалась в стену. В теплую, живую, дышащую стену, пахнущую кедром и кожей.

Я даже не услышала, как открылась дверь.

Задрав голову, встретилась с ним взглядом. Он выглядел… не радостным, мягко говоря.

— Ах, — выдохнула я, шатаясь и делая шаг назад. Смесь раздражения и облегчения хлынула разом при виде его фигуры. Я обвела рукой пустую комнату. — Смотрите-ка, кто решил присоединиться к моей маленькой вечеринке.

— Что ты делаешь? — его голос прозвучал остро, холодно.

Я пожала плечами и чуть покачнулась на месте.

Его ноздри раздулись.

— Ты что, пьяна?

— Может быть, — ответила я, опираясь рукой на бедро.

Он сдавленно выдохнул, зажав переносицу между пальцами. Этот вздох был таким усталым, что у меня опустились плечи, и тут же вспыхнуло чувство вины. Нечестное чувство, подумала я, и заставила себя выпрямиться.

— Ты вообще знала, что алкоголь замедляет заживление, Ариэлла? — он молча пересчитал пустые бутылки, разбросанные по полу. — Сколько ты выпила?

Я изогнула бровь.

— А тебе-то какое дело?

— Какое мне дело?! — зарычал он, и ярость пронеслась по его телу, как грозовой разряд. Его взгляд упал на открытую бутылку с той безвкусной, но обжигающей дрянью, что я оставила на шкафу. Глаза его расширились. Он тихо выругался и потянулся