Порода. The breed - Анна Михальская

В теплых недрах машины, закусив губу, чтобы мягко снять с колена ладонь Ричарда, я от боли снова опомнилась и усмехнулась: а ведь леди Ферлоу мне все равно не бывать. Как и Ричарду — лордом. Он же младший сын. Буду жить в сером гранитном доме — но и тому не бывать замком. Ну и что? Зато я получу все, в чем сейчас отказываю нам обоим, — и так, и столько, как нигде больше. Медовый месяц проведем в Шотландии. Лучше здесь, в горах, только не на острове. Здесь, среди этих рыжих кустов. Bonny broom. А может, успеем пожениться к августу — вереск будет в цвету.

— Ричард, — спросила я своим новым голосом — чистым, ручьистым, холодным, — у вашей семьи нет дома в Шотландии? Поблизости или еще севернее?

— Сейчас же, Анна, сию минуту. Я сам соберу твои вещи. Мэй поймет. Мерди даст машину. Ехать всего пару часов. Анна, дорогая, — его дыхание сорвалось, и он очень сильно сжал мою руку. Мэй, дремавшая на переднем сиденье, подняла голову. Мерди хмыкнул. Или мне показалось.

Машина резво взбежала на горку и, с визгом описав крутой вираж, встала перед дверью. Мы вернулись.

— Ричард, — проговорила я, и голос звучал все так же. Скоро я запою, как флейта, — подумала я. — Как Мэй…

— Ричард, мы никуда не поедем. Я напрасно спросила. Я проведу ночь у себя в комнате. Одна.

Все это я успела выразить, придерживая его за руку, чтобы он не рванулся к Мерди просить машину, а к Мэй — объясняться. Мы вошли в гостиную позади старшей пары, но для этого мне пришлось чуть ли не силой втащить туда Ричарда — полного сил офицера ростом под два метра. Он упирался на пороге, упирался в коридоре, упирался перед дверью в гостиную. Там, в креслах, сели мы рядом с Мэй и Мерди, и неторопливо потягивали виски, рыжий, как bonny broom, и прихлебывали холодную воду из другого стакана. Все как полагается. Ричард снова поднял графин, рука его дрожала, и хрусталь звенел о стакан.

Опустился в кресло, он выпил свою порцию залпом.

Пользоваться новым голосом оказалось легко и удобно. В нем не было ничего, кроме прямого значения, очищенного от всех посторонних смыслов, да еще радости. Никаких других оттенков выражать он не мог — разве только счастье, — подумала я. Этим голосом я и пожелала всем спокойной ночи: Good night, good night, thank you all so very much, see you in the morning ^[146] — такова была моя ночная песня. Я повернулась и легким шагом вышла.

Запершись в своей комнате, я разделась и зарылась в лебяжье одеяло, на котором каких-то несколько часов назад лежала в туманном облаке обморока — без сил, без воли, без надежды, без формы, без голоса — никто, уже не гусеница и еще не бабочка. А теперь я была свободна. Тело удалось наконец отделить от души, оценить по достоинству его порывы (сколько и каких удовольствий они еще принесут!), а душу — сохранить в отдельном, прозрачном, чистом, незапятнанном пространстве, словно в каком-то хрустальном флаконе.

И, как всегда перед сном, я представила себе белую борзую: вот она бежит по зеленой траве, а вот уже и по снегу, белая на белом, вьется пургой и поземкой… И уснула.

Перед завтраком решили пройтись пешком до отеля. Воды Лохэлш отражали небо: безмятежная синь с уносящимися в море и тающими в вышине лебедиными перьями. У прибрежных гранитных валунов, просохших на солнце от утреннего тумана и уже не глянцево-черных, а шершавых, соленых, розово-серых, качалась лодчонка. В самой ее середине возвышалась длинная мачта с повисшим голубоватым парусом. Возле мачты, держась за нее одной рукой, склонился рыбак, пристально разглядывая на дне свой улов. Заметив нас, он выпрямился и помахал. Мы подошли ближе. Парню было лет двадцать пять, и ростом он был чуть ниже своей мачты. Ярко-рыжие мелкие кудри спускались по плечам, а плечи в размахе были не ỳже весла, небрежно брошенного в лодку.

— Привет, — сказал он и помахал еще раз. — Вы ведь не местные? Не из Строумферри, нет?

— Нет, — отвечал Мерди на том же чарующем слух местном наречии. — Мы из Лохэлш. Гуляем тут.

— Что-то я там, в Лохэлш, таких леди не припомню.

— Да мы не местные, — сказала Мэй. — Это вот мой деверь, он здешний, а мы не отсюда.

— Издалека приехали? — парень смотрел на меня пристально, а ногой ворошил что-то на дне лодки.

— Вот эта леди из России, — гордо ответил Мерди. — Из Москвы.

— Что, из самой Москвы? — переспросил парень.

— Да, из самой Москвы, — сказала я. — Ну, как улов?

— А подойди, посмотри, — пригласил рыжекудрый кельт и широко улыбнулся. — А то, хочешь, садись, перевезу на Остров. Погуляем.

— Спасибо, я лучше просто посмотрю, — сказала я человеческим голосом. Что-то быстро он ко мне вернулся. И мне это не понравилось. Казалось, все опять будет по-прежнему. Казалось даже, что ничего и не случилось. Я подошла прямо к воде и поставила ногу на валун, о который лодка терлась просмоленным боком.

На дне извивались, копошились и сплетались в причудливые узлы дети моря. Жемчужными пуговицами мерцали щупальца перламутрово-розового осьминога, шевелили лучами яркие звезды, топорщили иглы морские ежи. Была там и серебристая рыба, и горки выпуклых черных мокрых мидий, и плоские веероподобные тарелки морских гребешков.

— На вот, возьми на память, — сказал парень, нагнулся, вновь выпрямился и протянул мне ярко-рыжего краба размером с суповую тарелку. Краб шевелил огромными клешнями, но рыбак ловко удерживал его сзади за панцирь. — Возьми, lass, отвези в свою Москву. Макинрей меня зовут. Алистер Макинрей. — И рыбак перехватил краба так, чтобы мне удобней было взяться за него самой.

Так, с крабом в руке, я и пришла в Лохэлш-отель. Дорогой Мэй и Мерди обсуждали судьбы отпрысков своего клана и политику его теперешнего главы. Ничего этого я не помню, потому что краб был тяжелый.

Дэнис стоял на пороге и поспешил распахнуть перед нами двери. Вокруг него стайкой ласточек по-прежнему вились черноволосые официанты с белыми ниточными проборами. Краба он принял как величайшую драгоценность и клятвенно заверил, что к нашему прибытию с Острова членистоногое будет высушено в самой мощной кухонной плите отеля на самом медленном огне и упаковано так, что в целости и сохранности сможет быть доставлено в Москву — в саму Москву, — повторял он.

— Ну, Анна, а теперь вперед, на Скай! — возгласила Мэй, вдруг решительно двинувшись к машине. Мерди повернул ключ зажигания, Мэй рядом вперила синие очи в морские просторы, пристально вглядываясь в темные очертания гор — там, вдалеке, на Острове. Усадив меня на заднее сиденье, Ричард сел так, что мне пришлось отодвинуться. И не вздох я услышала — тихий стон. Но я смотрела в окно. Плоская вершина вулкана Дункан осталась позади.

Через несколько минут пришлось высадиться — Мэй хотела сфотографироваться со мной у парома. Паром придвинулся к берегу, и на широком борту стала видна надпись: «LOCH FYNE. CALEDONIAN MACBRAYNE». — Это название и имя владельца, — пояснила Мэй. Ее черные волосы трепал ветер, синие глаза потемнели от волнения.