Квартира №16 - Татьяна Ларина

что совсем скоро они навсегда померкнут. Сейчас в них был удивительный живой блеск, он шел от ее сердца, любящего материнского сердца. Я была лишней в этой комнате, знала и чувствовала это. Нужно было уйти, и я хотела…

— Алис, не уходи, — ее мягкий нежный голос и худая, даже тощая рука, но все такая же ухоженная, аккуратная и теплая… удивительно теплая рука, так трепетно сжимающая мою ладонь.

— Лучше оставлю вас с Костей, — улыбнулась я, чтобы не позволить себе плакать.

— Мама права, останься, — он взял мою вторую руку, и я почувствовала его острую нужду в поддержке. Я не могла его оставить.

Много месяцев мы сражались за ее жизнь, но враг оказался сильнее. Операция не помогла, мучительная химиотерапия только в конец измучила, причиняя невыносимую боль. Врач предложил пройти курс лечения в Германии. Возможно, там… Но Анастасия Дмитриевна не согласилась, она предпочла последние месяцы быть рядом с теми, кого любила. Она не хотела терять ни минуты того времени, что у нее осталось.

— Мамочка, ты хочешь чего-нибудь? — спросил Костя, когда его мама попыталась приподняться.

— Да, милый. Можешь принести воды?

— Конечно…

— Давайте я схожу? — предложила я, но Анастасия Дмитриевна покачала головой.

— Нет, Алис, побудь со мной. Перекинемся парой слов, посплетничаем по-девичьи, — улыбнулась она.

Костя поднялся со стула. Видеть его таким было не менее мучительно. Он осунулся, похудел, уже не улыбался, как раньше. Его многочисленные подружки одна за другой охладели к нему. Как верна оказалась поговорка «с глаз долой — из сердца вон». Как только он стал пропускать университет, перестал ходить на вечеринки, дарить подарки и цветы, флиртовать, катать на своей машине, девчонки переметнулись к другим. Да, была Рита со второго курса, безответно влюбленная в Воронова, она хотела поддержать его, вот только ничего не вышло, а со временем и она оставила свои попытки. Какие же они глупые. Разве нужно было Косте такое внимание, разве поможет ему поход в клуб, ночь на даче, поездка к озеру? Нет, он просто хотел чувствовать любовь. Иногда достаточно просто молчать рядом, просто взять за руку, сказать, какой он сильный.

Мне было плевать, когда мама ругалась за мое безрассудство, а отец ворчал, что веду себя неподобающе. Я уходила рано утром, шла на занятия, а оттуда к нему. Сидела в его комнате, когда он был в соседней с матерью, гладила его рубашки, собирала грязную одежду и запускала стирку, иногда ночевала на диване в его комнате, варила его любимый острый суп.

— Алис, мой сын совсем себя изводит. Ты одна можешь повлиять на него, — заговорила Анастасия Дмитриевна, как только мы остались вдвоем. — Я переживаю за университет. Сейчас ему нельзя забрасывать учебу, а он пропускает.

— Не волнуйтесь, я не оставлю Костю. А в университете у него все в порядке. Я записываю все лекции. Что до рефератов и практических работ, то его задания я уже начала делать, чтобы потом он смог закончить.

— Мне жаль, что он так с тобой поступал. Ты всегда рядом, а он гулял… — вздохнула Анастасия Дмитриевна. — Деточка, ты не переживай, он поймет, что ты стоишь всех его девиц.

— Анастасия Дмитриевна, я очень люблю Костю, и он меня… мы друзья, — смутилась я.

Костина мама всегда переживала, когда он гулял с другими девушками. Она, как и остальные, не понимала наших отношений, а мы не разубеждали, просто жили, как договорились. Когда Анастасия Дмитриевна заболела, то часто говорила сыну обо мне, а Костя отшучивался. Больной матери он врать не мог, вот только признаться, что между нами ничего нет, что на самом деле я его не люблю, он тоже не решился.

— Да, деточка, друзья. Но ты-то его любишь не как друга… — уверенно заявила она, не подозревая, что может ошибаться.

— Мам, я тебе принес сок. Если хочешь, воду тоже, — Костя спас меня от неловкости. Он устроился на краешке кровати и обнял Анастасию Дмитриевну.

— Сын, ты Алису не обижай! — строго сказала она. — Нигде не найдешь девушку, которая будет так о тебе заботиться, ясно?

— Мам, я не обижаю Элис. Я люблю ее, — Костя посмотрел на меня так, как не смотрел раньше. В его взгляде что-то изменилось, появилась какая-то нежность, которой раньше не было.

* * *

Он был один в пустой темной комнате, когда совсем рядом, в гостиной, собрались родственники и друзья семьи. Каждый выражал соболезнование вдовцу, вспоминал, какой прекрасной была Анастасия Дмитриевна, предлагал помощь с сыном. Вот только о сыне все забыли.

— Кость, твоя мама ушла счастливой. Благодаря тебе, она чувствовала, что любима, — я опустилась рядом с ним и провела рукой по светлым непричесанным волосам. Его боль заполнила всю комнату, и я была готова отдать душу, только чтобы разделить ее с другом.

— Это все такая ерунда, Элис. Ее больше нет. Мамы больше нет!

И он заплакал. Впервые стойкий, серьезный, сильный Костя заплакал. Он держался, даже когда поставили диагноз, когда после операции не дали гарантий, когда лечение не привело к результатам и Анастасия Дмитриевна приняла решение умирать дома.

Я взяла его лицо в ладони и большими пальцами стерла слезы. Костя мне нравился, очень нравился, но раньше я не испытывала к нему той трепетной нежности, что возникла сейчас. Мои губы сами потянулись к его. Я целовала его долго, нежно, со всей любовью, что была заперта в сердце, хранимой для другого, который меня предал. В груди все словно сжалось, а сердце начало биться сильнее.

— Элис… — прошептал он, глядя затуманенным взглядом сквозь мокрые ресницы.

— Мне тоже очень больно, Кость. Не только за твою маму. За тебя больно.

Я опустила голову ему на плечо и прикрыла глаза, не позволяя слезам появиться, потому что не имела права давать слабину в такой момент. Его дыхание участилось, и мне почему-то безумно захотелось почувствовать, как бьется Костино сердце. Я медленно провела ладонью по его груди и задержала слева, чувствуя быструю пульсацию.

— Мне так хорошо, когда ты рядом, Элис.

— А мне хорошо с тобой. Очень.

Я шумно вдохнула аромат его одеколона. За дверью раздался звон посуды. Подавали закуски. Кто-то плакал. Снова чьи-то соболезнования. А мы были одни, всеми забытые, предоставленные друг другу.

Было страшно. Я не была близка ни с кем, кроме Дениса, и это было так давно. Но постепенно страх отступал. Костя аккуратно опустил меня на диван, оставляя мамину кровать неприкосновенной. На утро нам станет стыдно за то, что мы сделали это в ее комнате, но этим вечером мы не думали, а