Поймать солнце - Дженнифер Хартманн

— Ему нужна помощь, Макс. Настоящая помощь. Мы не можем продолжать это делать.

— Думаешь, я этого не знаю?

Хрясь.

Бах.

— Шлюха!

У меня перехватывает дыхание от отчаяния.

— Просто помоги мне уложить его в постель. Как только он проспится, все будет в порядке. Я избавлюсь от спиртного, которое ему удалось достать.

— Отличный план, — ворчит он. — Ты такой гений.

Нет, я не чертов гений. Если бы это было так, то я уже придумал бы стратегию получше, чем эта бесконечная чехарда.

Держать папу трезвым.

Сохранить папе жизнь.

Сохранить жизнь себе.

Ходить в школу и изучать бессмысленное дерьмо вроде картофельных батареек и деления в столбик вместо таких важных вещей, как вышеупомянутые пункты.

Повторить.

Дело в том, что папа не всегда был таким.

Когда-то мы были идеальной семьей, ведущей идиллический сельский образ жизни в юго-восточном Теннесси. Мы жгли костры, плавали в озерах и смывали грязь с кожи под водопадами после бесконечных походов и исследований. Мы ловили рыбу, смеялись, жарили хот-доги на палках над кострищем и ели печенье с жареным зефиром до боли в животе.

А потом произошел несчастный случай.

Семь лет назад отец работал станочником на местном заводе и отвечал за эксплуатацию тяжелого промышленного оборудования. В тот ужасный, судьбоносный день он управлял большим гидравлическим прессом, используемым для формовки металлических деталей, и из-за ошибки в выборе времени пресс неожиданно упал, что привело к серьезной травме. Несмотря на то, что была активирована аварийная остановка, ущерб был нанесен. Тяжесть пресса, нанесла значительную травму его позвоночнику, в результате чего он получил повреждение спинного мозга, которое практически парализовало его ниже пояса. Большую часть года он пользовался инвалидным креслом, а чтобы заглушить боль и ненависть к себе, пристрастился к бутылке.

Мама не могла с этим смириться и завела роман с коллегой по имени Рик.

Потом она ушла, оставив всем нам записку, в которой говорилось: «Мне очень жаль».

С тех пор мы ничего о ней не слышали, и это меня вполне устраивает. Я не хочу иметь ничего общего с женщиной, которая так быстро бросила свою семью, оставив двух маленьких мальчиков.

Маккей тяжело переживал мамин уход, и мне пришлось взять на себя ответственность. В двенадцать лет я стал опекуном. Главой семьи.

И если честно, папа не всегда такой. В некоторые дни я вижу проблески того человека, который растил меня на протяжении двенадцати прекрасных лет, который показал мне, как строить и чинить вещи, который брал меня в походы под звездами и научил, что самая важная вещь в мире — это семья. И в горе, и в радости. Всегда.

Папа — это мое «горе».

Наш отец не плохой. Он просто несовершенный человек, которому нужен кто-то, кто готов приложить усилия, чтобы вернуть его к прежнему состоянию. Он как ветхий дом с облупившейся краской, потрескавшейся плиткой и неисправной техникой, о котором инспектор говорит вам, что здесь нужно немного поработать, но, по крайней мере, с каркасом все в порядке.

Когда очередной грохот сотрясает стены, Маккей наконец-то поднимается с дивана с прерывистым вздохом и проносится мимо меня, направляясь в спальню нашего отца.

Я следую за ним.

Мы оба входим в комнату, но отец смотрит именно на меня, его грудь тяжело вздымается, плечи поникли и сгорбились. Он смотрит на меня остекленевшими от выпитого глазами, топчась на месте, на его лице написано выражение абсолютного поражения.

— Она бросила меня, — бормочет он, нижняя губа дрожит. — И я скучаю по ней… очень сильно.

Маккей ничуть не растроган.

— Она бросила всех нас. Не только тебя, — твердо заявляет он.

Взгляд отца по-прежнему прикован ко мне. Что-то мучительное сверкает в тенях и синеве. Оттенок синего, который когда-то был насыщенным, как океан.

И это разбивает мое чертово сердце.

— Все в порядке, папа. — Несмотря на то что Маккей бросает на меня смертоносный взгляд, кричащий: «Все не в порядке, придурок», я делаю шаг вперед и веду отца к кровати. — Давай уберем этот беспорядок и уложим тебя в постель. Мы можем поговорить позже.

— Я хочу поговорить, — невнятно произносит папа, спотыкаясь и держась за мою руку. — У нас сегодня барбекю. Джефферсон скоро придет. Надо приготовить грудинку.

Джефферсон — его старый коллега. Они не виделись уже много лет.

— Я позабочусь о грудинке. Не беспокойся об этом. — Я помогаю отцу забраться в постель и подбираю с пола кучу одеял, накидывая их на его дрожащее, ослабевшее тело. Он поджимает колени к груди и цепляется за пуховую подушку, словно это его единственный спасательный круг.

Я уже собираюсь отвернуться, когда он останавливает меня.

— Максвелл, — бормочет он, частично зарывшись лицом в подушку.

Я смотрю на него снизу-вверх.

— Да?

— Ты хороший сын. — Его глаза закрываются, и через несколько секунд он вырубается.

Когда я поднимаю глаза на Маккея, у меня в горле стоит комок. Мой брат хранит молчание, его поза напряжена, пока он игнорирует сказанное и сосредоточенно смотрит на голубую сойку, сидящую на ветке дерева за окном. Затем поворачивается и топает прочь, направляясь обратно в гостиную.

Я провожу обеими руками по волосам, которые все еще влажные после обливания из бутылки водой во время стрижки газона. Когда выхожу из спальни, Маккей уже хватает наушники с пола в гостиной и возвращается на диван.

Опускается на него с протяжным вздохом.

— Ты должен пойти на костер завтра вечером, — говорит он мне, избегая предыдущего разговора, как опытный тактик обходит минное поле. — Ты еще молод и глуп. И должен делать то же, что и я — наслаждаться жизнью, пока можешь.

— Зачем? Смотреть, как другие напиваются и слетают с катушек? — возражаю я, скрещивая руки на серой футболке без рукавов. — С меня хватит этого дома. Спасибо.

— Приведи девушку и намочи свой член. Это отличный способ отвлечься. — Он ухмыляется. — Либби залезла бы на тебя, как на дерево, если бы ты ей позволил. Или… как насчет той рыжей через дорогу, с которой ты тусовался, когда мы были детьми? — Устраиваясь поудобнее, он закидывает руки на спинку дивана. — Она горячая штучка, надо отдать ей должное. Странная, но горячая. Отличные сиськи.

— Мне плевать на ее сиськи.

— Это и есть твоя проблема. У тебя нет ни хобби, ни интересов, ни сексуальной жизни. Все твое существование — это прозябание в этой помойной яме с депрессивным алкоголиком, который не ценит ничего из того, что ты для него делаешь.

Я скреплю зубами, но игнорирую колкость.

Наш отец не единственный, кто не