Моя сладкая певчая птичка - Сейбр Роуз

он, подводя меня к пианино. — Это часть меня. То, что живёт внутри. — Он отпускает мои руки, чтобы сесть за инструмент, его пальцы переплетаются и хрустят, прежде чем коснуться клавиш. — И я знаю, что в тебе это тоже есть. Это то, что впервые заговорило со мной, когда я услышал твоё пение. Я знал, что это было там, горело в тебе так же, как и во мне. Музыка говорит с твоей душой.

Он начинает играть, его пальцы легко скользят по клавишам, а тело покачивается в такт музыке, которая заполняет пространство и проникает в мой разум. Я узнаю знакомые классические мелодии, но не могу понять, что это за произведение.

— Тебе нравится Шопен? — Я подхожу ближе, и он быстро похлопывает по сиденью, жестом приглашая меня сесть рядом с ним. Его пальцы снова касаются клавиш, не пропуская ни одной ноты.

— Я слышала о нем, — говорю я, подбирая подол платья и усаживаясь рядом с ним.

— Ты слышала о нем? — Спрашивает он, смеясь. — Наверняка ты знаешь о нем больше, чем просто слышала. Ты не узнаешь эту мелодию? Это «Ноктюрн», девятый опус, номер два. Она очень хорошо известна.

Его игра становится громче, когда пальцы ударяют по клавишам, прежде чем снова замедлиться. Он продвигается вверх по фортепиано, чередуя высокие ноты, пробегая взад и вперёд, а затем медленно спускается вниз и мягко заканчивает, выжидающе глядя на меня.

— Ты очень хорош.

— Я должен быть таким, учитывая все деньги, которые моя мать тратила на репетиторов. — Он снова смеется.

В этих стенах он словно становится другим человеком. Все такой же загадочный и мрачный, но с более мягкой стороны. Здесь он мне почти нравится.

— Но ничто не может сравниться с искренним талантом и страстью. И это то, что у тебя есть. Это то, что привлекло меня в тебе и подсказало мне, что ты создана для меня.

— Но я почти ничего не смыслю в музыке.

Он хмурится.

— Это неправда. Я видел, как ты давала уроки игры на фортепиано той маленькой девочке.

— Либби? — Спрашиваю я, а потом проклинаю себя за то, что назвала ему ее имя. — Она просто ребенок, за которым я присматривала по пятницам, пока её родители работали. Я искала что-нибудь в интернете, а потом учила ее. У нас было время только на колыбельные.

Его руки возвращаются к пианино, и красота ещё одной знакомой мелодии наполняет комнату.

— Дебюсси, — отвечает он на мой невысказанный вопрос. — Лунный свет.

Я сижу в тишине, пока он играет, и удивляюсь, как этот человек, наделённый таким талантом и страстью, может быть настолько жестоким, полагая, что может кем-то владеть. Его тело раскачивается в такт музыке, и на моих глазах появляются слезы от ее очарования. Его пальцы словно порхают по клавишам, и я затуманенным взором смотрю на него, поражаясь его таланту. Его глаза открываются и закрываются, грудь поднимается и опускается в ритме песни. Он настолько погружен в музыку, что выглядит почти красивым. Почти…

Когда он заканчивает, мы сидим в тишине, его руки лежат на клавишах, но не двигаются. Тишина кажется тяжелой и тягостной из-за отсутствия звука. Себастьян прижимается ко мне всем телом, и его тепло проникает под мою кожу.

— Знаешь, — тихо говорит он, — однажды Моцарт сказал, что «Музыка не в нотах, а в тишине между ними». — Он наклоняется ко мне, его дыхание касается моей щеки. — Ты чувствуешь это? То, что находится между ними?

Мой подбородок дрожит, когда я киваю в знак согласия, ощущая себя одновременно и пойманной в ловушку, и свободной.

— Говори! — Рявкает он.

Я подскакиваю, поражённая произошедшей в нем переменой.

— Да… — Я замолкаю, раздумывая, как его назвать. Себастьян, это имя, которое приходит на ум само собой, единственное, под которым я его знаю. Но Себастьян кажется таким официальным, таким напряженным. — Да, Джуниор, — решаюсь я, — я чувствую это.

Он резко вскакивает на ноги, отодвигая табурет от пианино и заставляя меня упасть на полированный пол.

— Где ты слышала это имя? — Шипит он, возвышаясь надо мной.

— Д-Дейзи. Она сказала, что все тебя так называют.

В его глазах пылает такая ярость, что я испугавшись, начинаю пятиться назад по гладкому полу. Мои ноги путаются в складках красного платья.

— Никогда больше не смей называть меня так! Это не моё имя, — гремит он, приближаясь ко мне, и каждый его шаг эхом отражается от стен. — Я Себастьян, а не Джуниор. Джуниор — это оскорбление, которое подразумевает, что я менее значим, чем мой отец. Я презираю это. Этот человек по сравнению со мной — просто глупец. Просто сын богачей, не более того. Ты будешь называть меня Мастер, поняла?

Его приближение заставляет моё сердце учащённо биться от страха. Я продолжаю попытки убежать, пятясь назад по полу, но ткань моего платья скользит под ногами, и я не могу сдвинуться с места. Спрятаться негде.

— Нет, — поправляет он. — Девочки называют моего отца «Мастер». Я не хочу, чтобы ты напоминала мне об этом человеке, когда мы наедине. Зови меня «Маэстро».

— Пожалуйста, — умоляю я, невольно поднимая руку к шее. — Пожалуйста, не причиняй мне больше боли.

— Больше? — Он смеётся, но вместо прежнего беззаботного смеха его голос полон злобы. — Прошлой ночью я едва коснулся тебя. Я был милым, пытался доказать своему отцу, что могу контролировать себя, но с меня хватит.

Он хватает меня за волосы, и я поднимаю руки, чтобы немного ослабить давление на кожу головы, пока он тащит меня по полу.

— Теперь я буду делать все по-своему, потому что ты явно ничему не учишься. Обучение Райкера было бесполезным. Мне следовало бы понять, что лучше не позволять кому-то другому делать то, что могу сделать только я.

Он тащит меня обратно к пианино и отпускает мои волосы, чтобы вытащить из кармана полоску материи. Резко подняв меня на ноги, он разворачивает меня и заламывает мне руки за спину, снова и снова обматывая мои запястья шёлком, пока они не становятся болезненно тугими.

Рывком повернув меня к себе лицом, он прижимает меня вплотную к своему твёрдому телу, наклоняет голову и шипит мне на ухо:

— Это только начало. Возможно, тебе понравится что-то более современное и более тёмное, моя сладкая певчая птичка.

С этими словами он резко хватает меня за вырез платья и рвёт его посередине, открывая мою грудь и обнажая мое тело.

— Так-то лучше, — произнёс он, нежно проводя языком по моей ключице. — Теперь я могу видеть тебя. Я могу наслаждаться твоим вкусом.

Откинувшись на спинку