Метка Вечных - Валентина Зайцева

Нас всех оперативно разделили по разным маленьким комнатам. Каждого допрашивал отдельный офицер, настойчиво требуя описать произошедшее в мельчайших деталях. Я прекрасно понимала, что мне придётся хуже всех остальных, ведь именно я была несчастливой обладательницей пристального внимания монстра и его первой, главной целью.

— Итак, — спокойно начал офицер, устало садясь на стул напротив меня в тесном кабинете, который мы временно заняли для допроса. Они допрашивали всех прямо здесь, в морге, а не в участке, в слабой надежде быстро разобраться до конца рабочего дня и отпустить всех измученных свидетелей по домам. — Расскажите ещё раз для меня всю историю. С самого начала.

Я уже дважды подробно рассказала им всё в точности как было. И, учитывая неоспоримый факт, что у полиции были другие записи с камер наблюдения, где я отчётливо была видна в лаборатории морга за работой, пришлось во всём честно сознаться. Скрывать происшествие было совершенно бесполезно — меня засняли камеры.

— Сегодня утром мне поручили тело мужчины, умершего от множественных огнестрельных ранений, предположительно нанесённых из охотничьего дробовика. Я уже всё это подробно говорила, — устало произнесла я, чувствуя, как накатывает волна изнеможения. Мне отчаянно хотелось плакать навзрыд. По крайней мере, добрый офицер принёс мне горячий кофе из столовой, и я теперь вцепилась в тёплую пластиковую кружку обеими руками как в спасательный круг, как в последнюю надежду.

— Так точно, у нас это всё записано в протоколе, — подтвердил офицер, внимательно глядя в свои подробные заметки. — Было ли в этом теле что-то необычное? Что-то, что привлекло ваше внимание?

— Странная одежда, — припомнила я, прокручивая в памяти утро. — Выглядела очень старой — викторианской эпохи, возможно? Или романовской. Определённо не современная.

— Мы её изъяли для экспертизы, да, — кивнул офицер. — Что-то ещё показалось вам странным?

Слава богу, хоть какое-то материальное доказательство того, что этот загадочный мужчина был реальным человеком. Затем настал черёд более сложного, опасного выбора — таинственные отметины на его мертвенно-бледном лице. Раз фотографий тела в деле не было, я справедливо предположила, что на моей рабочей камере тоже не осталось никаких снимков — я просто не успела их сделать. Стоило ли сейчас говорить полиции о жутко совпадающих татуировках на его лице и моём запястье? Категорически нет. Я не хотела быть связанной с воскресшим монстром ни в каком виде, ни при каких обстоятельствах.

— Нет, гражданин начальник, — соврала я, глядя в кофе. — Ничего больше.

Офицер удовлетворённо кивнул.

— И что же случилось дальше? После начала вскрытия?

— Я аккуратно извлекала застрявшую картечь из грудной клетки, когда он, э-э… — Я замолчала на полуслове, уставившись в остывающий кофе и чувствуя, как снова предательски сжимается пересохшее горло.

Страх — поистине удивительная, первобытная эмоция, если хорошенько подумать. Его единственная биологическая цель — любой ценой сохранить нам жизнь. Показать максимально чётко, что безопасно, а что смертельно опасно. Дать нам реальную возможность выбраться живыми из ужасных, критических ситуаций. Но вот я сижу сейчас напротив вооружённого, серьёзного полицейского в безопасном помещении. Совершенно ясно и очевидно, что я в полной безопасности, что мне ничто не угрожает. Но одно лишь яркое воспоминание о том, как тот мёртвый мужчина резко сел на секционном столе и посмотрел на меня красными глазами, мгновенно пересушивало горло и заставляло руки мелко, неконтролируемо трястись.

— Я не имею к этому розыгрышу никакого отношения, — слабо, почти шёпотом проговорила я, умоляюще глядя на офицера. — Клянусь.

— Эй, эй, успокойтесь… — Офицер участливо протянул руку через стол и осторожно положил свою тёплую ладонь поверх моей холодной. Он был совсем молодым парнем, как и большинство участковых в нашем районе, и изо всех сил старался меня успокоить и поддержать. Что-то в мужчине в строгой форме всегда невольно заставляло меня чувствовать себя защищённой и улыбаться, как, я справедливо полагала, и большинство нормальных женщин. Тёплое прикосновение его руки действительно помогало вернуть самообладание, и я позволила ему не убирать ладонь. — Мы не утверждаем, что организатор — это вы. Вы не подозреваемая в чём-либо. Мы просто никак не находим логичных ответов на вопросы и отчаянно пытаемся во всём разобраться и поскорее найти вашу пропавшую коллегу живой и здоровой.

Я благодарно кивнула, откинулась на спинку неудобного стула и изо всех сил заставила бешено колотящееся сердце постепенно успокоиться. Офицер — его фамилия была Мальцев, я разглядела на бейдже — тактично убрал руку и терпеливо дал мне собраться с мыслями, чтобы наконец продолжить допрос.

— Он внезапно сел на столе, — выдавила я. — Труп просто резко поднялся, открыл глаза. Я от неожиданности закричала, упала на инструменты… кое-как схватила телефон и бросилась бежать оттуда что есть мочи, не оглядываясь. Он приказал мне грубо «вернуться» и строго «не бежать». Я совершенно уверена, что он хотел меня убить. Или хуже.

— Итак, по видеозаписи выходит, что вы просто стоите у стола и методично работаете с инструментами… абсолютно ни с чем конкретным, — офицер Мальцев тяжело вздохнул и потёр переносицу. — Но действительно странно то, что мы отчётливо слышим его голос. У нас есть его настоящий голос на плёнке, это зафиксировано. Мы ясно видим, как вещи и инструменты падают сами по себе, словно их кто-то толкает. Что бы это ни было, оно определённо опрокинуло ваш рабочий стол с грохотом.

— И это вот то единственное, что вы находите по-настоящему странным во всей этой безумной истории? — не удержавшись, саркастически спросила я, чувствуя, как подступает истерический смех.

— Ну, э-э, — офицер запнулся, явно смутился, затем обречённо пожал плечами. — Всё это чертовски странно и необъяснимо, если честно.

— Да уж… — пробормотала я. — Ещё бы не странно.

Мы просидели в этом душном кабинете ещё добрых два часа. Офицер Мальцев методично, раз за разом задавал одни и те же вопросы, явно надеясь поймать меня на противоречиях или выявить новые детали. Но я упорно повторяла одну и ту же историю — потому что это была чистая правда, как бы безумно она ни звучала.

Когда меня наконец отпустили — с настоятельным требованием оставаться в городе и быть на связи — за окном уже сгущались ранние