Половина пути - Юля Тихая

Можно нежно и медленно, как у них почти всегда бывало раньше, и это будет хорошо, одуряюще хорошо, до заливающей сознание сладкой истомы. Но быстрее и резче хорошо тоже, до хриплого дыхания, до стонов и вскриков. Хорошо тонуть в нём, отдаваться, растворяться, быть до последнего движения его, вспыхивать от прикосновений, биться в объятиях и чувствовать, как пульсирует член внутри.

— Котёнок…

— Мрр, — согласилась Ольша и потёрлась носом о влажное от пота плечо.

Они долго ещё лежали вот так, не расцепляя объятий. Брент тяжело дышал, Ольша пыталась успокоить заполошно бьющееся сердце и облизывала сухие губы. А потом опомнилась:

— Эй, ты тяжёлый вообще-то!

И Брент, рассмеявшись, откатился в сторону.

Глава 17

Следующим утром Ольша проснулась от тянущей боли внизу живота, — и долго пыталась сообразить, раньше это или позже, чем нужно, но в этот раз по крайней мере не подумала, что умирает. Календарик надо завести, такой бумажный, какой каждая приличная женщина держит во внутреннем кармашке сумки и приносит медику, если потребуется.

Так — календариком — закончилось счастливое безвременье.

Сперва Ольша злилась, что женские дни отобрали у неё ещё несколько жарких ночей вместе. Но потери оказались не так велики: после обеда они в сопровождении гостеприимного семейства Лачки отправились на железнодорожный вокзал.

Было воскресенье, и город повеселел и ожил в предвкушении речного парада. Много детей, парочки с цветами, на площади выступление хора. Налида притащила на проводы и детей, и мужа, на шее которого сидел то один сын, то другой. Аннебика расплакалась и шумно расцеловала Ольшу в обе щеки, велев «непременно приезжать летом», а Ройтуш скромно передал девушке мелко исписанный лист, который надлежало отнести к аптекарю. Таль и вовсе притащил сложенный из бумаги цветок и держался за сердце, утверждая, что оно уже изнывает от предчувствия разлуки.

Брент обнял брата так крепко, что едва не уронил потом. Утешительно погладил по спине рыдающую мать, о чём-то негромко поговорил с отцом. Потом кто-то из детей заныл, проводница замахала флажком, и Брент ловко приподнял Ольшу за талию и поднял в вагон, а затем влез по крутой лесенке сам.

Он взял билеты во второй класс, и компанию в купе им составляла сухопарая строгая дама с тугим пучком; четвёртое место пустовало. Дорога занимала восемнадцать часов, поезд прибывал в Светлый Град ранним утром следующего дня, но дама явно не планировала спать в присутствии посторонних и раз в час изгоняла Брента из купе, требуя соблюдать приличия.

В один из таких моментов она прочла целую лекцию о добродетели, которую Ольша не смогла прервать хоть сколько-нибудь вежливо.

— В вашем возрасте простительно принимать за любовь желания тела, — рассуждала дама, не глядя на Ольшу прямо и потягивая чай (это было то самое занятие, которое, по всей видимости, Бренту было бы неприлично наблюдать). — Я всегда говорю, что девушкам чрезвычайно важно ещё в детстве усваивать, что мужчины устроены совершенно иначе, чем женщины. Что для нас исключительное событие и чувство, то для мужчины возмутительно преходяще. Вы понимаете, о чём я?

Ольша вымученно кивала и выдохнула с облегчением, когда чай закончился, и Бренту было дозволено вернуться. Назло этой мымре всю оставшуюся поездку она сидела у Брента в объятиях, сплетя свои пальцы с его и проваливаясь в дрёму под перестук колёс.

Над Светлым Градом висел зябкий туман, а лужи покрывал хрупкой плёнкой ледок. В городской столовой, где они завтракали, Ольша сцеживала зевки прямо в компот. И до банка дошла такая отупевшая, что просто сидела на лавке у стены, пока Брент с чем-то там разбирался в кассе. Расписалась в контракте, толком не вникая в смысл. И на деньги, которые ей передали, просто смотрела, не пересчитывая.

Только на крыльце сообразила и нахмурила лоб:

— Там ведь больше нужного. Ты по датам посчитал? Но нужно же вычесть тот день в Рушке, и в Бади, и…

— Не обижай меня мелочностью.

Она открыла рот, а потом закрыла, ничего не сказав. Брент то ли катастрофически не умел считать деньги, то ли действительно не бедствовал, и Ольша скорее поверила бы во второе. Семьдесят пять лёвок, что причитались ей за сутки работы, он иногда мог потратить совершенно незаметно, просто на еду и ещё какую-нибудь мелочь.

А Ольше совсем не лишними будут сейчас деньги.

Это было стыдно, как будто крупные хрустящие купюры и россыпь монет стали ещё одним слоем растущей между ними стены. Ольша поблагодарила, но вышло неловко, скованно. И до самой дилижансной станции они шли молча: Брент хмурился, а Ольша никак не могла придумать, что ему сказать.

Что-то девчачье, глупое, хотело обнять его, заглянуть в глаза, вцепиться в куртку и попросить: останься. Я люблю тебя, неужели ты не видишь? Нам же хорошо вместе, тебе же тоже хорошо, я не слепая ведь. Я уже не такая сломанная, как была в начале, я со всем справлюсь, если чего не умею — я научусь, я не буду сидеть на шее, я буду поддерживать тебя, я буду любить тебя, всем людям нужна любовь. Я ведь и не требую ничего, как ты не понимаешь? Просто пусть будем «мы». Я не хочу, чтобы это заканчивалось.

Брент смотрел на неё ласково. Брент держал её за руку, Брент оплатил билеты на дилижанс, она даже не успела возразить. Все три часа до Садового он приобнимал её за плечи и думал, наверное, что измученная поездом девушка спит, но Ольша не спала. Ольша дышала его запахом и старалась не плакать.

Брент был очень заботлив. Брент был ласков, относился к ней бережно, не обидел ни жестом, — но Брент никогда не обещал ей больше, чем проводить до дома. Он никогда и не предлагал ничего серьёзнее совместных ночей в дороге. Он никогда не говорил, что эта связь хоть что-то для него значит. Только ольшина вина в том, что она увидела исключительное — в преходящем.

Это она прошла на метафорической дороге из брентовой байки какие-то лишние шаги, не спросив даже, ждёт ли её на той половине хоть кто-нибудь.

Но можно ведь — предложить? Это мужское дело, но она, наверное, тоже могла бы. Она может предложить, а дальше уже его дело понимать, чего он хочет.

И у болезненно знакомого колодца, выкрашенного в яркие