Прекрасное изгнание - Кэтрин Коулс

Когда подошли ближе к прихожей, я начала различать отдельные слова: север штата Нью-Йорк. Мост. Место преступления.

Тошнота подступила к горлу, все тело налилось свинцовой тяжестью. Я пыталась подавить тошноту, но на секунду отвлеклась и наступила неудачно. Пол жалобно скрипнул. Голоса тут же стихли.

Отец вышел из-за угла.

— Почему вы не в постели?

— Я… я услышала голоса, — пробормотала я.

— Вы, вообще-то, не особо шептались, — вставил Линк.

Отец провел рукой по волосам, взъерошив их — что было на него не похоже. Челюсть сжалась, и тот самый знакомый нерв снова заиграл на щеке.

— Неважно, — сказал он. Его взгляд скользнул с Линка на меня и обратно, в нем проступил холод, который пронизывал до костей. — Произошла авария. Ваша мать погибла.

Несколько месяцев спустя

Я жевала кусочек свиной вырезки, на которую наш шеф-повар, вероятно, угробил не один час, и старалась не думать о том, каким милым существом она когда-то была. В тот единственный раз, когда я сказала папе, что хочу перестать есть мясо, он был, мягко говоря, не в восторге.

— Не хочешь есть как нормальный человек — в этом доме получишь только хлеб и воду.

Я продержалась три дня. Когда попросилась снова есть с ним, он подавал мне на протяжении недели только самые кровавые куски мяса и сидел рядом, пока я не съедала все до последнего.

Но такие вечера, как сегодняшний, были проще. Он сосредоточенно разглядывал бумаги во время еды, а я смотрела на мерцающие огни города и освещенные дорожки в парке. В голове у меня рождались истории о маленькой девочке, которая однажды узнает, что на самом деле она — фея-принцесса, и к ней приходит королевский двор, чтобы спасти ее от злого человека, который украл ее.

Истории у меня начали получаться неплохо. Они были всем, что у меня оставалось. Папа больше не разрешал мне играть с Кейт, Линк сказал ему катиться к черту и поступил в Стэнфорд, а не в Гарвард, как хотел папа. А мама... Ее больше не было.

Жжение подступило к глазам. Я скучала по ней. Скучала по той крошечной надежде, что она увезет нас с Линком отсюда. Куда-нибудь, где мы будем свободны. Пусть этого и не случилось, но хотя бы была надежда. Теперь не осталось даже ее.

— Элеанор, — папин голос хлестнул, как кнут.

Я мгновенно выпрямилась, в панике прокручивая в голове, что я сделала не так.

— Что это значит? — бросил он. В руке у него дрожал лист бумаги, и я никак не могла разобрать, что там написано.

— Ч-что ты имеешь в виду?

— Вот это. — Он швырнул лист на стол, и посуда звякнула.

Папа редко позволял себе проявлять гнев, так что я поняла: влипла по-крупному. Что бы я там ни сделала.

— Я дал тебе два варианта. Флейта или скрипка. Юная леди не играет на саксофоне.

Кровь отхлынула от моего лица. В нашей школе на Верхнем Вест-Сайде, где учились только девочки, с третьего класса начиналась музыкальная программа. Мы все должны были выбрать инструмент. Все, кроме меня, как оказалось. Но в последний момент я решилась — я же сильная, как Линк — и выбрала саксофон. Он казался крутым.

Я думала, он не узнает. Все равно же не ходит ни на какие мероприятия, кроме встреч с учителями. Он вечно разыгрывает карту занятого отца-одиночки. Я слышала это слишком много раз.

Но надо было догадаться. У него везде были глаза и уши. Наверняка он получал отчеты каждую неделю.

— Элеанор.

Этот тон. От него по спине тут же скатился холодный пот, а руки сжались в кулаки под столом.

— Я разочарован в тебе.

У меня пересохло во рту, а ноги затряслись.

— Похоже, ты не готова к тем привилегиям, что я тебе предоставляю.

У меня в животе все сжалось. Что еще он отнимет? Что еще осталось?

И тогда он сказал это.

— Пока не докажешь, что достойна этих привилегий, никаких звонков Линкольну по пятницам.

— Папа, нет! Пожалуйста! — Слезы хлынули сами, неудержимые, горячие и злые. Не важно, что Линк работал на двух работах, чтобы платить за съемную крохотную квартиру, и брал дополнительные занятия, чтобы выпуститься раньше. Он всегда находил время для наших разговоров.

Холод в папином взгляде заставил меня замолчать.

— Он и так оказывает на тебя плохое влияние. Слишком эмоциональный. Слишком своевольный. Я не потерплю этого.

А ведь все самое лучшее во мне — это то, что Линк помог во мне вырастить. Он был мне не просто братом. Он был мне отцом.

Теперь мне оставалось только спрятать эти части себя. Запереть их глубоко внутри и ждать момента, когда снова будет безопасно вынуть их наружу.

— Прости, — прошептала я. — Я постараюсь. Только... пожалуйста, не отнимай и его.

Папа улыбнулся. Так же, как после особенно жестокой победы на корте или удачной сделки. Потому что он знал: победил.

— Рад это слышать, Элеанор. А теперь скажи мне. Флейта или скрипка?

Я смотрела на свою тарелку, где остывал недоеденный ужин, зная, что придется доесть — иначе будет еще хуже.

— Как вы скажете.

Улыбка отца стала еще шире.

— Мне всегда нравилась флейта. Скрипка может звучать чересчур резко, не находишь?

Какая-то часть меня понимала, что я ответила. Сыграла ту роль, которую он от меня хотел. А все остальное… я спрятала. Так глубоко, что теперь даже сама не могла его достать.

1

Трейс

— Паапааа! — Голос Кили пронесся по дому, как самонаводящаяся ракета. — У меня зубная паста взорвалась!

Я не двинулся с места, просто уставился в стену, а потом сжал пальцами переносицу — в том самом месте, где обычно поселяется головная боль. Болело все. То ли после спарринга с приемным братом Кайлером, то ли из-за того, что я повалил грабителя в The Soda Pop, когда тот полез в открытую кассу. В любом случае, чувствовал я себя стариком.

— Она буквально повсюду!

В ее голосе звучало не возмущение, а скорее восхищение. Я со стоном поднялся с дивана. Моя дочь — хоть и прелесть, но за ней тянулся шлейф разрушений. Я пошел по коридору, поправляя пустую кобуру на ремне, но застыл, едва войдя в ванную.

Выглядело это как место преступления, а не ванная девятилетнего ребенка. Красный гель был повсюду: на раковине, зеркале и, особенно, на лице виновницы торжества.

Я долго смотрел на нее. Шоколадные волосы, собранные в косолапые хвостики, с которыми она пыталась