По праву крови - Ксения Родионова

мою плоть, сплавлялась с каждой клеткой и перестраивала меня под себя, чтобы я мог выдержать. То больше не был соблазнительный шёпот, теперь она вопила, поглощая меня. Проникала в каждый уголок. Вечность в её измерении, пока разобранный и снова собранный я не был выброшен обратно в свой мир. Вот только на этот раз источник пришёл со мной. Во мне.

Холодный пол или земля. Щека прижималась к твёрдой поверхности. Тело будто вывернули наизнанку, будто не моё. Там, где раньше была Анна, теперь зияла рана. Саднила и зудела. Я не был на месте крушения поезда. Сущность перебросила меня в Висгловер. Ночь, снег запорошил прибранные улицы. Тишину нарушали тихие шорохи ветра в просветах между домами и иногда доносившиеся издалека голоса.

Пахло мной. Кровью, гарью и потом. И под всем этим — едкий, чуждый душок её силы, будто призрачный шлейф духов, которые она никогда не носила.

Я заставил себя подняться. Мышцы кричали, кости ломило, словно они были переломаны и спешно сращены заново. Я шагнул в тень арки, прислонился к шершавому камню, давая миру перестать плыть. В горле стоял ком желчи.

Она отрезала меня.

Мысль пронеслась не моим голосом, а голосом того, что теперь пульсировало под кожей, вторило ударам сердца. Новый голос звучал тише, но плотнее, он раздражал, ощущался, как скрежет когтей по изнанке черепа.

(Она отрезала нас, и теперь ты не целый. Мы не целы. Верни.)

Когда оно научилось говорить?

— Заткнись, — прошипел я беззвучно, с силой потерев ладонью грудь, точно мог стереть язву внутри.

Связь с Анной оказалась не просто нитью, которую можно порвать. Это был корень, вросший в самое нутро. Она выдернула его с мясом, и теперь внутри я истекал чёрной смолой, а сущность пила эту смолу, пьянела от неё, требуя больше.

Фонарь в конце улицы мигнул и погас. Не я это сделал. Это сделало Оно во мне, бессознательно, отторгая свет, как нечто враждебное. Воздух вокруг на мгновение сгустился. Оно искривляло реальность. Я искривлял реальность.

Размеренный стук подошв по брусчатке оповестил о приближении патруля. Двое. Я остался в тени, наблюдая. Они шли, молодые, самоуверенные, их свежие кители выглядели как карнавальные костюмы на их неокрепших телах. Они ещё не видели тьмы, они видели только правила и предписания.

Один из них, тот, что постарше, заметил меня. Фонарь выхватил из мрака мои сапоги, потом поднялся выше.

— Эй, ты! Поздно для прогулок. Откуда? Пропуск есть?

Я не ответил. Я смотрел на него, и мне виделось, как тонкая, чёрная трещина расходится от моих зрачков по воздуху, прямо к его лицу.

— Я сказал, откуда ты! — он сделал шаг вперёд, рука потянулась к цере. — Пропуск!

Его напарник, помоложе, внезапно побледнел.

— Сержант, подожди… — он протянул руку, чтобы удержать товарища, его взгляд задержался на моём рваном кителе. — Капитан…

Но сержант уже был рядом. Его пальцы сомкнулись на моём запястье.

Прикосновение стало спичкой, брошенной в сухую щепу.

Яркая, обжигающая волна вырвалась из меня. Воздух содрогнулся, и сержант отлетел назад, ударившись о стену с глухим, влажным звуком. Он просто сложился и затих, шея выгнута под невозможным углом. След силы мгновенно осквернил реальность вокруг — кирпичи за спиной поверженного оплыли глиной, какой они были до обжига и замеса, ткань формы раскручивалась на отдельные нити, плоть молодилась и старилась попеременно. Чёрные кляксы энергии расползались вокруг.

Я стал аномалией.

Молодой инквизитор застыл, глаза выпучены, рука всё ещё протянута в пустоту. По его штанам потекла тёмная струйка. Он не мог оторвать от меня взгляд.

Я сделал шаг к нему. Он попятился, споткнулся о собственную ногу и упал в снег.

— Дьявол… — его шёпот был полон детского ужаса.

Я наклонился над ним. От моего дыхания поднимался пар.

— Дьявол,— кивнул я.

Я провёл рукой по его щеке. Кожа под моими пальцами чернела и сморщивалась, будто тронутая гнилью. Он забился в попытках отползти, хватая воздух разинутым ртом.

— Встань, — скомандовал я. — Подними своего сержанта. И беги к своим.

Он, рыдая, повиновался, с трудом взвалив на себя безжизненное тело. Я смотрел, как он бежит, оставляя за собой неровный след на снегу.

Сущность внутри успокоилась, насытившись на мгновение выплеснутой яростью и чужим страхом.

Я потянул носом воздух. Запах крови и паники таял. А памяти мгновенно возник призрачный шлейф аромата Анны. На короткое мгновение, лишь для того, чтобы напомнить мне, чего больше нет. Рана никуда не делась. Она пульсировала, напоминая о своей пустоте.

Немного подождав и давая реальности прийти в стабильное состояние, я побрёл вслед за поверженной парочкой патрульных. Раз выпал снег и стало так холодно, значит прошло уж точно больше пары дней. Сколько времени эта тварь продержала меня в своём мире?

(Могла бы вернуть в момент, откуда забрала, раз уж решила присосаться ко мне. Я-то знаю, что ты намеренно отравила своими грязными мыслишками разум Анны. Жалость? Сомневаюсь. Есть ли мотив в твоих действиях, кроме стремления утолить голод?)

Разумеется, мне не дали приблизиться к крепости и на сотню шагов. На подходе заковали в усиленную энергетическую клетку. Источник рванулся наружу, размывая грани реальности, тут же был заглушён подавляющими сигилами, посыпавшимися, как аплодисменты после выхода на бис. Финальным актом самые опытные бойцы обездвижили меня знаками, продолжая подавлять силу, всё ещё вырывающуюся всполохами и разрушающую реальность поблизости.

А далее последовало заключение и бесконечная череда экспериментов. Я не противился. Подавленный источник не так сильно вопил в моей голове, но разум всё равно был постоянно одурманен.

Меня поместили в камеру, где стены, пол и потолок покрывали сигилы подавления, которые тускло мерцали. Исследования начались с традиционных методов.

Ко мне подключали щупы с проводами в резиновой оплётке. Бронзовые диски с выгравированными кругами жгли кожу, высасывая силу, иглы выводили кривые на длинных лентах самописцев. Датчики, соединённые с лабиринтом стеклянных трубок и колб, цепляли к позвоночнику, пытаясь картографировать потоки энергии. Я лежал и смотрел, как по стеклу бегут пузырьки мутной жидкости, окрашиваясь в багровый цвет при контакте с моей сущностью.

Приборы сходили с ума. Стрелки манометров зашкаливали. Лентам не хватало ширины для скачущих графиков. Стеклянные колбы трескались, едва моя сила, даже подавленная, касалась их. Всё начинало разлагаться, подверженное тлену, или наоборот откатываться во времени.

Тогда начался второй акт.

В камеру вкатили механический манипулятор с множеством суставчатых «пальцев», на концах которых сверкали крошечные сигилы. Он двигался с шипением пара, его движения были