По праву крови - Ксения Родионова

Отступил, опустив глаза.

— Ложись отдыхать. Я побуду снаружи.

Уже почти вышел, когда до меня вдруг дошло. Рука на дверной ручке замерла.

— Погоди… Ты не сможешь нагреть воду. И печку не разожжёшь.

Я обернулся. Анна стояла посреди комнаты, потерянная.

— Сейчас помогу.

Я вернулся, положил ладонь на его металлическую стенку нагревателя. Сосредоточился, чувствуя, как тепло медленно растекается по руке и переливается в воду внутри. Через несколько секунд от бойлера потянулся легкий пар. Потом я склонился перед печкой, уложил дрова, щелчком пальцев высек небольшую искру, и сухие щепки в топке дружно занялись оранжевым пламенем.

— Готово. Располагайся.

Мне хотелось дать ей не только тепло и воду, но и ту единственную роскошь, которой у неё не было весь этот год — полное одиночество, без чужих глаз.

Сидел на крыльце, прислонившись спиной к бревнам стены. Ночь была тихой, только ветер шелестел мокрой травой. Кот, выбравшийся через щель в окне, неспешно обошёл дом, проверяя территорию, обнюхал углы и в конце концов устроился у моих ног, подобрав лапы и прикрыв глаза. Только кончики его ушей время от времени вздрагивали, ловя ночные шорохи. Я машинально почесал его за подранным ухом, и он ответил глухим, довольным урчанием.

Но вместо ожидаемого облегчения меня накрыла тоска. Я думал не о спасённой Анне, что спит за стеной, а о той, что осталась в прошлом. О живой, дерзкой, с огнем в глазах, которая могла бы язвительно прокомментировать эту всю ситуацию с котом и моим глупым сидением на холоде. Ту Анну украл Кирон.

Когда холод окончательно пробился сквозь куртку, я вернулся внутрь. Анна уже спала, свернувшись калачиком на узкой кровати, подтянув одеяло почти под самый подбородок. Дышала она тихо и ровно. Кот проследовал за мной, поводил носом и улегся на диване. Я быстро помылся ледяной водой, смывая с себя копоть, грязь и и кровь. Ободранное плечо горело, место удара энергетического клинка почернело. Надо показаться медикам.

Старый продавленный диван встретил меня знакомым скрипом. Кот недовольно мяукнул, но разрешил остаться спать на его ложе. За дверцей печки плясал огонёк.

Проснулся я с ощущением, будто всю ночь таскал мешки с песком. Голова гудела, шея затекла от неудобной позы на диване. Анна ещё спала, не шелохнувшись за всю ночь. Я, крадучись, как вор, принялся готовить завтрак — нарезал в овсянку диких ягод, заварил травяной чай, что собирали тут же в лесу дети кого-то из наших поселенцев. Суета у печки помогала заглушить внутреннюю тревогу, создать иллюзию нормальности, почувствовать себя хоть чем-то полезным.

Она проснулась тихо.

— Как себя чувствуешь? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал бодро.

— Сойдёт. Странно, но приемлемо.

Когда она выбралась из-под одеяла, у меня перехватило дыхание. На ней была моя старая рубашка, та самая, из сундука. Ткань болталась на исхудавшем теле, и этот вид — одновременно такой знакомый и такой болезненный — пронзил меня острым желанием и таким же острым страхом. Я резко отвернулся к плите, делая вид, что нужно срочно помешать кашу. Разложил еду по тарелкам, принёс с крыльца шаткий стул, поставил его по другую сторону от дивана, чтобы у неё был выбор дистанции. Выбрала стул.

Мы ели в неловкой тишине, прерываемой лишь звоном ложек. Я убрал со стола, а когда повернулся от раковины, замер. Анна стояла прямо передо мной. Пальцы с механической заученностью уже расстегивали пуговицы на рубашке.

Сердце зашлось в бешеном темпе. Я осторожно, но твёрдо поймал её руки, остановив их.

— Нет. Не делай этого.

На её лице промелькнуло непонимание. Дело было в том, что сейчас за этим жестом не было её.

— Анна, тебе не нужно делать ничего, — сказал я, и голос мой дрогнул. — Буквально, ничего. Пока ты здесь. И уж тем более не это…

Она отступила на шаг, смятение затуманило её взгляд.

— Не хочешь… после него? Ты же всегда…

Я закусил щёку до крови, чтобы не выдать, как эта фраза меня ранила.

— Анна… — я медленно выдохнул, заставляя себя говорить спокойно. — Сейчас тебе это не нужно. Мне не нужно. Ты здесь, и это главное. Я буду ждать сколько потребуется. Я буду держаться на расстоянии, если нужно. Как бы сильно я ни хотел вернуть нашу близость… Не надо… Скажешь «нет» — и я уйду. Понимаешь?

Анна закусила губу, нахмурившись. Взгляд прикован к рукам, которые все ещё мягко сжимали её запястья. В глазах подозрение и усталость.

— Зачем тебе это?

Я медленно разжал пальцы, отпуская её руки, но не отступая.

— Чтобы однажды, когда ты снова будешь готова… твое «да» значило бы ровно то, что должно значить, — шаг назад. — Мне не нужна твоя благодарность… уступка…

Это было семечко, брошенное в выжженную землю. Я не знал, прорастёт ли оно, но обязан был его посадить.

Она сильнее сжала губы и прикрыла глаза, шумно вдохнув, будто готовясь к удару. Короткое, отрезанное:

— Понятно…

Ничего ей не понятно. Она напряглась. Я продолжил:

— Я не… Ты… не испорченная… не сломанная. Не для меня. И я буду рядом. Ничего не прося взамен. Никогда.

Он не ожидал, что она бросится мне на шею, просто стоял рядом. Этот дурацкий коричневый цвет моей рубашки лишь подчеркивал нездоровый цвет её кожи.

— Надо бы подобрать тебе одежду. Схожу к Ирен, может, у неё есть в запасах что-нибудь подходящее.

Перед уходом я растопил печь посильнее, бросив внутрь пару увесистых полешек. Пламя весело затрещало, наполняя хижину теплом. Мне хотелось, чтобы, пока меня нет, здесь было хоть немного уютнее.

На улице моросил холодный дождь. Я уже почти дошёл до лазарета, когда заметил Мию. Она сидела под козырьком у входа в свою мастерскую, окруженная разобранными внутренностями механического стража. В руках у нее блестела какая-то замысловатая отвертка, а на лице застыла маска сосредоточенного отвращения. Я кивнул ей, собираясь пройти мимо.

— Эй, Кайд.

Я остановился. Мия не поднимала головы, продолжая ковыряться в механизме.

— Я вчера вела себя по-сучьи. Прости, — она резко дернула провод, и искры брызнули у неё из-под пальцев. Только тогда она подняла на меня взгляд. В ее глазах не было привычной насмешки. — Вижу, ты действительно дорожишь своей принцессой…

— Всё в порядке, — сказал я, пожав плечами. Старые обиды сейчас казались такой мелочью.

— Нет, блядь, не в порядке! —