По праву крови - Ксения Родионова

и густой вкус, как у перезрелых фруктов. Помню, как один из них, седовласый мужчина, смотрел на меня с вызовом. Я… стёр его, будто он был карандашным наброском на бумаге. От него осталось лишь серое пятно на полу и шорох разрываемой плоти.

Когда я вышел, Чан стоял снаружи, его лицо было зелёным. Он смотрел в пустоту за моей спиной.

— Там… ничего нет, — прошептал он. — Ни тел, ни… ничего. Только… пустота.

— Они нам больше не помешают, — ответил я спокойно.

Именно тогда появился тик. Лёгкое, даже изящное подёргивание указательного и среднего пальца правой руки, будто я что-то стираю с невидимой поверхности. И рывок головы влево. Раз. Два. Пауза. Снова. Я поймал на себе взгляд Чана, полный прозрения. Он видел. Видел, что щель между мной и человечностью становится всё шире.

Позже, в своей комнате, я пытался есть. Суп остыл, и на его поверхности образовалась плёнка. Я смотрел на неё и видел, как она шевелится. Я провёл по краю тарелки пальцем, и жирная плёнка тут же свернулась в чёрный, дымящийся комок.

(Ты повсюду. В узорах на дереве, в трещинах на потолке, в тенях. Сбежала, но отпечаток остался на всём. Сотрём всё, и найдём.)

Мои пальцы снова дёрнулись. Стёрли.

Я встал и подошёл к зеркалу. Из глубины стекла на меня смотрел не я. Это бы моё отражение, но искажённое. Глаза — пустые впадины, из которых сочилась тьма, а рот растянут в беззвучном крике. Оно постучало в стекло дёргающимися пальцами.

Я улыбнулся, моё отражение в ответ улыбнулось мне оскалом, полным острых игл. Рывок головы.

— Скоро, — пообещал я ему. Ему. Себе. Сущности.

Пальцы стирали границу между нами. И с каждой секундой эта граница становилась всё призрачнее.

Даже ярости требовался клапан, иначе котел разорвёт. И я находил его там, где мужчины с незапамятных времён ищут забвение, в тускло освещенных кварталах за чертой пристойных кварталов, где пахло дешевыми духами, вином и отчаянием.

Сначала это работало. Мимолетное тепло чужой плоти, притворные стоны в полумраке, грубая иллюзия близости. Я платил щедро, и этого хватало, чтобы закрыть глаза на тень безумия в моём взгляде.

Но вскоре иллюзия стала рваться, как гнилая ткань. Мне было мало притворства. Мне нужно было… прочувствовать. Убедиться, что эта плоть реальна, что она может гнуться, ломаться, что она хрупка, как та, что ускользнула. Мои ласки становились проверкой на прочность. Поцелуи оставляли ожоги. Объятия — хруст тонких костей.

Я искал в их глазах тот самый момент, когда притворный страх становится подлинным ужасом. Момент, когда они понимали, что клиент — это не просто чудак с тяжелыми руками, а нечто иное. Нечто, для чего их тело — всего лишь временный суррогат, бледная копия, которую можно испортить в поисках оригинала.

Однажды утром я вышел из одного из таких заведений, поправляя манжет. Воздух был холодным и чистым. За моей спиной оставалась тишина, прерываемая лишь сдавленными рыданиями. Там, где должен был быть стук каблуков и приглушенный смех, зияла пустота.

На следующий раз дверь мне не открыли. За железной задвижкой стоял здоровяк исчерченный защитными знаками, в компании пары внушительных ребят по бокам, поигрывавших клинками с теми же символами.

— Тебя здесь не рады, господин, — прорычал он. В его глазах читалось не просто опасение, а отвращение, смешанное с первобытным страхом. — И больше не ждут. Уходи.

— Мадам, должно быть щедро вам заплатила.

— Проваливай, капитан. Никто из девочек тебя не примет.

Я хотел было возразить, но мой взгляд упал на его руку, сжимавшую дверной косяк. Кожа на его почернела. Я этого не делал. По крайней мере, сознательно.

Я повернулся и ушёл. Тошнотворное осознание отбило всё желание. Эти женщины были для меня просто глиной. А я — недовольный скульптор, который в ярости крушил свои неудачные эскизы, пытаясь слепить единственный, недостижимый образ.

Теперь эта дверь была для меня закрыта. Ещё один мост в прошлую, человеческую жизнь сгорел. Мне не нужны были суррогаты. Нужно только одно.

Настоящее.

Тики усиливались. Паутина трещин на стене моих покоев уже не сходила, лишь медленно ползла дальше, искажая перспективу. Воздух в моём присутствии тяжелел, а фонари на улицах мигали и гасли, стоило мне пройти мимо. Реальность гнила от моего прикосновения, как перезрелый плод.

Гловер, наш гранитный генерал, вызвал к себе.

— Капитан, — начал он, отложив перо. — Твоя… эффективность в городских условиях начинает приносить побочные эффекты. Город не поле боя, его нельзя выжигать калёным железом.

Я стоял, глядя куда-то сквозь него, чувствуя, как подёргиваются пальцы, будто стирая пыль с его стола.

(Стереть.)

— Мне нужна твоя… уникальная способность к тотальному уничтожению в другом месте. Прииски на севере. Мятежники участили атаки на конвои. Ты возглавишь оборону.

Он предлагал мне ссылку в обёртке повышения. Убрать подальше с глаз, от стен, которые не должны трескаться, от патрулей, которые не должны дохнуть с перекошенными лицами просто от того, что шли за мной по пятам. Я кивнул, не говоря ни слова. Какая разница? Пыль на приисках или пыль на мостовой — всё это был лишь фон для одной-единственной цели.

Когда я вышел из кабинета, в коридоре мне навстречу спешил Чан. Он нёс папку с бумагами, его лицо было напряжённым и бледным. Верный пёс, тащил косточку своему хозяину.

— Капитан, — кивнул он, стараясь пройти мимо.

Я не удержался. Улыбка сама расползлась по моему лицу.

— Всегда на посту, Чан? Какой образцовый пёс! Небось, уже виляешь хвостом в предвкушении похвалы?

Он остановился как вкопанный. Повернулся. И в его глазах, всегда таких дисциплинированных, погас последний проблеск почтительности.

— Знаешь что, Кирон? — он сказал это тихо, переходя на «ты». — Тебе пора бы начать считаться с теми, кто тебя кормит.

Мои пальцы дёрнулись.

(Стереть.)

— Что? — я сделал шаг к нему, и воздух между нами затрещал. — Повтори, щенок. Кто меня кормит?

Но Чан не отступил. Он посмотрел на меня не как на начальника, а как на опасное, бешеное животное.

— Есть хищники и побольше тебя. Ты думаешь, ты здесь самый страшный зверь? — он коротко фыркнул. — Все по горло сыты тобой и твоими выходками. Один неверный шаг, и отправишься в экстрактор. Ты просто бульдог, которого спускают с цепи. Хозяева не любят, когда их бульдог начинает кусать за руку с поводком.

Кровь ударила в голову. Или что-то, её заменяющее. В