Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

class="p1">Ясным осенним утром получившие, наконец, свободу русские моряки в сопровождении Такатаи-Кахи сели в губернаторскую шлюпку. Гребцы налегли на вёсла – и тёмный каменистый берег стал удаляться.

Вот первая морская волна подняла нос шлюпки, прошла до самой кормы, покачнула её с боку на бок. Хлебников радостно засмеялся. Он чувствовал себя теперь здоровым, – мучившие его «демоны» остались на этом проклятом берегу. Мур, обхватив голову руками, сидел неподвижно, глядя вниз.

Может быть, в эту минуту думал он о том дне, когда не сможет больше поднять глаз и посмотреть на другое, русское, небо, не сможет встретить взглядов своих соотечественников и товарищей, ожидая наказания за измену долгу и присяге. Может быть, он видел уже то место под скалами на берегу Авачинской губы, где спустя шесть недель он всадит себе в сердце из ружья два куска рубленого свинца, который охотники употребляют вместо пули на зверя.

Но сейчас никто не обращал на него внимания.

Василий Михайлович, сидя рядом с Рикордом на почётной скамье, радостно наблюдал за тем, как быстро сокращалось расстояние между их шлюпкой и «Дианой», которая поджидала их, слегка покачиваясь на лёгкой зыби.

А матросы всё норовили хоть на минуту взять у японцев вёсла.

Тут же был и курилец Алексей, который вместе с русскими уезжал на Камчатку, чтобы поселиться там навсегда.

Вот и она, «Диана»! От неё так хорошо и знакомо запахло смолой и паклей, с борта алой лесенкой спущен до самой воды парадный трап.

На шканцах выстроена команда с офицерами. На корабле стоит торжественная тишина, нарушаемая только криками чаек, вьющихся над вершинами мачт.

Громкие крики «ура» нарушают тишину моря. Головнин и его товарищи поднимаются на корабль. Со всех сторон их окружают, поднимают на руки, качают, что-то наперебой говорят:

Дюжий матрос, лица которого Головнин не может разглядеть в мелькании человеческих рук, протискивается к Василию Михайловичу и как-то попросту, по-деревенски припадает к его плечу.

– Кто это? Тишка! Да тебя не узнать. Ты стал уже матросом первой статьи! – воскликнул Головнин и, обняв его, трижды жарко поцеловал как товарища детских лет.

В присутствии всех офицеров Головнин снял свою саблю и просил Рикорда принять её в знак памяти.

Рикорд принял оружие своего друга с горячей благодарностью[130].

В эту ночь на «Диане» почти никто не спал.

Так закончились для Головнина и его товарищей ужасные дни японского плена, продолжавшегося два года, два месяца и двадцать шесть дней.

К полудню на «Диану» явилось несколько японских чиновников в сопровождении Кумаджеро и Тёске, привёзших в подарок Головнину и Рикорду по штуке дорогого шёлка, чаю и конфет.

На шлюпе русские, в свою очередь, угощали японцев наливкой и ликёром, от чего те сильно повеселели. Кто-то из высоких чиновных гостей пожелал видеть собственноручную подпись русского царя. Гостям показали её на именном рескрипте Александра I флота капитану Головнину к ордену святого Владимира, пожалованному за плавание на «Диане». Рескрипт этот привёз с собой Рикорд, чтобы вручить его другу.

Видя собственноручную подпись российского императора, с бесконечными завитками и петлями, с двойным росчерком, какого не мог бы придумать ни один сенатский столоначальник, японцы замерли, склонившись над ней в торжественном молчании, и затем, не разгибая спины, стали почтительно пятиться задом, отходя от стола.

При расставании японцев наделили подарками, которые они брали тайно друг от друга и притом лишь в виде таких вещей, которые можно было запрятать в широкие рукава халатов. Открыто, без всякого опасения, они принимали лишь книги и географические карты. Это было всё, что разрешали им брать в подарок власти и что, как полагали в Эддо, могло когда-нибудь пригодиться Японии.

Наконец 10 октября 1813 года «Диана» подняла паруса. Корабль шёл к родным берегам.

Не было теперь большей радости для Василия Михайловича и бывших пленников, как стоять на палубе, следя взором за тем, как всё более ширятся размахи тяжёлых волн.

Головнин не сходил с вахтенной скамьи. Да и море становилось всё беспокойнее. Погода не сулила лёгкого плавания. Ночью поднялся такой шторм, которого шлюп не испытал ни разу за всё время своего плавания, даже у мыса Горн.

Корабль поднимало, как щепку, на неизмеримую высоту и оттуда швыряло в бездну. Между тем «Диана» была уже не та: она состарилась. Течь всё усиливалась, и, несмотря на то, что беспрерывно работали все помпы, вода в трюме ниже сорока дюймов не опускалась.

Василий Михайлович всю ночь не покидал вахты, сам управляя кораблём, а Рикорд следил за состоянием трюма. Паруса были убраны. Шлюп лёг в дрейф. Все люки и пушечные порты были накрепко задраены. С минуты на минуту можно было ждать беды.

И всё же эту великую ярость морских волн и ветра, грозящих гибелью, Головнин не променял бы на самый спокойный день, проведённый им в японском плену. Он по-прежнему управлял кораблём так спокойно и уверенно, будто не расставался с ним ни на один день.

Когда шторм достиг высшей силы, он отдал на всякий случай приказание:

– Приготовить гребные суда!

– Неужто, – воскликнул Хлебников, стоявший рядом с ним, – мы претерпели столько страданий лишь для того, чтобы, дождавшись вожделенного мига свободы, погибнуть в виду этих проклятых японских берегов?

– Сего не будет, Андрей Ильич, – сказал Головнин. – Я знаю нашу «Диану»!

Действительно, корабль продолжал держаться, преодолевая шторм.

Третьего ноября 1813 года «Диана» вошла в Авачинскую губу на Камчатке.

Как и в первый приход её сюда, шёл снег, и необъятные просторы Камчатки с её сопками, падями, прибрежными скалами были покрыты холодным белым покровом.

Но возвращавшимся домой из жестокой неволи русским людям этот дикий край был близким и родным.

Глава 30

Прощание с «Дианой»!

В начале декабря 1813 года, сердечно простившись со своими товарищами по экспедиции, Василий Михайлович Головнин, в сопровождении верного Тишки, двинулся на собаках в далёкий путь, в Россию. В наиболее пустынной, начальной части этого путешествия ему сопутствовал Пётр Иванович Рикорд, пожелавший проводить своего друга.

По дороге в том месте залива, где стоял вмёрзший в лёд шлюп «Диана», путники остановились и поднялись на борт всеми покинутого корабля по скрипевшим от мороза длинным деревянным сходням, спущенным на лёд.

Печальный вид являл собою корабль, с которым для обоих было связано так много.

Шлюп пришёл в полную негодность. Из всего оснащения на нём остались одни мачты, по-прежнему упиравшиеся в низкое, серое зимнее небо севера. Всё остальное было снято. Зияли пустые пушечные