Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

того, что сей человек мало не натворил великой беды нам и вам, дав знать Рикорду, что мы все убиты. Из-за него Рикорд едва не открыл огонь по Кунаширу. Только провидение удержало его руку.

– Да, это так, – согласился Тёске. – Поблагодарим же за то каждый своего бога.

В один из сентябрьских дней близ мыса Эрмио, западной оконечности обширного Эдомского залива, куда Рикорд должен был зайти за лоцманом, японцами было замечено в море большое трёхмачтовое судно европейского типа.

Узнав об этом, пленники радостно воскликнули:

– Наши идут!

Матросы обнимали друг друга. Да и сам Василий Михайлович впервые за два года почувствовал, какой живой радостью забилось его сердце при этой вести. Но прошёл день, два, три – никаких слухов о русском корабле больше не было. Пленники начали беспокоиться. Наконец им сообщили, что замеченный японцами корабль всё время старается войти в порт Эдомо, но ему препятствуют противные ветры.

Между тем в Хакодате наехало великое множество чиновников, гимнияг, появилось много солдат, и число их с каждым днём возрастало. Это встревожило Головнина. Он спросил Тёске, что означает такая многочисленность японского воинства.

Но Тёске поспешил его успокоить:

– Это к вам не относится. А людей так много потому, что японский закон требует великих осторожностей, когда к нам приходят иностранцы.

Наконец неизвестный трёхмачтовый корабль вошёл в порт. То была «Диана».

С корабля вызвали лоцмана, чтобы войти в гавань. И 28 сентября 1813 года, искусно лавируя при противном ветре, «Диана» вошла в Хакодатскую бухту.

Всем пленникам очень хотелось взглянуть на свой корабль, но из дома, в котором они помещались, в сторону гавани выходило только одно окно. И вот все они собрались у этого окна и через головы друг друга жадно глядели на искусные эволюции родного шлюпа.

Моряки молча плакали, но никто не стыдился своих слёз. Не плакал на этот раз один Мур.

За эволюциями «Дианы» наблюдали не только русские моряки. На всех возвышенностях города, на крышах домов стояли японцы. Они с удивлением смотрели на большой корабль, который при противном ветре всё ближе подходил к городу. Японцы были поражены сложной оснасткой русского корабля и тем, как ловко управляется его команда.

– Как много у вас парусов! – с завистью говорили они. – А у нас только один большой парус, с которым против ветра никак нельзя идти.

Однако «Диане», при всём искусстве её экипажа, нелегко на этот раз дался путь к японским берегам. Её встретили сильные ветры, продолжавшиеся двенадцать дней. Укрепления шлюпа были ослаблены, течь в трюме доходила до восьми дюймов в час. Одно время Рикорд даже боялся, что в этом году ему не удастся попасть в Хакодате.

Наконец «Диана» приблизилась к городу и недалеко от берега бросила якорь.

Вскоре к бывшим пленникам явились Кумаджеро и Тёске.

На лице Тёске сияла улыбка. В руках он держал большой пакет, который прислал Рикорд через Такатаи-Кахи. В этом пакете находилась бумага начальника Охотского порта капитана Миницкого на имя двух гимнияг при матсмайском губернаторе.

Бумагу надо было перевести на японский язык. Сильно волнуясь, одним нетерпеливым движением Головнин вскрыл пакет с чёрной сургучной печатью посредине, вынул оттуда большой лист бумаги. По мере того как его глаза пробегали по строкам казённого листа, лицо его светлело, лёгкая краска появилась на нём, улыбка тронула его полные губы и, как отсвет, отразилась на лицах матросов, наблюдавших за ним. – Всё, слава богу, хорошо!

В своём письме Миницкий подробно и вразумительно объяснял гимниягам, что нападение Хвостова на японское селение было самовольно, что русский государь к японцам всегда расположен и не желает наносить им никакого вреда.

Миницкий советовал японцам, не откладывая нимало, показать освобождением русских моряков и своё расположение к России, и готовность к прекращению дружным образом неприятностей, последовавших от собственного недоразумения японских властей.

«Впрочем, – говорилось в заключение, – всякая со стороны японцев отсрочка может быть для их торговли и промысловых людей вредна, ибо жители приморских мест должны будут понести великое беспокойство от наших кораблей, буде японцы заставят нас по сему делу посещать их берега».

Хлебников, который в эти дни чувствовал полное просветление рассудка, прослушав письмо, сказал:

– Конец мне весьма нравится. Одного я не возьму в толк; чего добивались японцы от сего письменного отношения капитана Миницкого к матсмайским гимниягам. Неужто за этой чёрной сургучной печатью начальника Охотского порта желали они получить подтверждение на ту Курильскую гряду, что захватили у нас как плохо лежащую вещь?

– Видно, так, – сказал тихо, как бы про себя, матрос Михайла Шкаев. – А землица-то курильская наша!

Головнин только улыбнулся и молча передал бумагу японцам, которые приняли её с поклоном и стали чрезвычайно хвалить содержание столь вразумительного письма начальника Охотского порта, уверяя Василия Михайловича, что самовольные поступки Хвостова теперь объяснены для японского правительства самым удовлетворительным образом. Потом они поздравили Головнина с близким освобождением.

Японцы ушли, и Василий Михайлович с облегчением вздохнул. Затем радостным взглядом обвёл товарищей, которых тяжкие невзгоды объединили с ним, и сказал:

– Умно составил бумагу Миницкий… Думал ли он, сидя со мной и с Петром в наших корпусных классах, что его подпись когда-либо избавит нас от вечной неволи, а может быть, и от самой смерти? И думал ли Хвостов, мореходец отважный и отчаянный, тоже наш товарищ по корпусу, что когда-либо причинит нам такие страдания? Его уже нет в живых, но мы все – моряки, и пути наши сходятся в море. Живые или мёртвые – мы все оставляем свои следы в его безграничной равнине.

Глава 28

Встреча друзей

День свидания с Рикордом! Неужели в самом деле так близок час настоящей свободы!

Все пленники жаждали быть участниками этого радостного события. Только Мур, который не выражал более признаков душевного расстройства, к немалому удивлению всех, даже японцев, не захотел видеться ни с кем из своих соотечественников. Из-за него и Хлебникову пришлось остаться дома, так как японцы боялись оставить Мура одного. Бедный штурман чуть не плакал.

Рано утром, когда над водой ещё курился лёгкий туман и солнце ещё только начало освещать крыши домов, Кумаджеро явился к Василию Михайловичу с его треугольной шляпой в руках, а Тёске – с его саблей и, вручив ему эти знаки офицерского достоинства, поздравили его с предстоящим свиданием.

Дрожащей от волнения, но по-прежнему крепкой, способной владеть оружием рукой Головнин принял от него свою саблю и потребовал, чтобы японцы возвратили ему и мундир. Но японцы стали просить его, чтобы он оделся в подаренный