Прядильщица Снов - Тория Кардело

подошла к нему на перемене и предложила встретиться. Заявила, что нужно обсудить что-то важное и непубличное. И, конечно, лучезарно улыбнулась. Он подумал, но, заинтригованный, согласился.

— Он сам написал? — Даша не сдавалась. — Ты же говорила, что он не пишет первым.

— Боже, Даша, ты как следователь! — Полина закатила глаза. — Да, написал. Окей? Сказал, что ему нравятся мои посты, и позвал погулять.

В глазах подруг мелькнула зависть. Это радовало, но одновременно оставляло пустоту. Полина наслаждалась их завистью, но также мечтала, чтобы кто-то знал правду: Роман Ларинский не писал ей, не звал на свидания, в школе общался с ней вяло. Но она не сдавалась. Рано или поздно он будет её — просто потому, что она так решила.

— Ну, девчонки, мне сюда, — она остановилась у своего подъезда обычной девятиэтажки с облупившейся штукатуркой и тяжёлой металлической дверью. — Надо подготовиться. Не ждите меня на танцах.

— Наденешь что-то сексуальное? — подмигнула Лиза.

— Возможно, — Полина загадочно улыбнулась. — Но не слишком. Должна оставаться интрига.

— А нам потом всё расскажешь? — Лиза смотрела на неё горящими глазами.

— Может быть… Посмотрим.

Даша фыркнула, закутываясь в спортивную зелёную куртку. Её тёмные волосы были собраны в небрежный хвост, а на лице — минимум макияжа. Даша всегда отмахивалась от разговоров о собственной внешности, но Полина знала всю правду: та украдкой разглядывала себя в зеркале, когда думала, что никто не видит.

Девочки обменялись формальными объятиями — не настоящими, а лишь лёгкими прикосновениями. Полина никогда не позволяла прижиматься к себе, будто боялась, что они почувствуют, какая она хрупкая под маской уверенности.

Она зашла в подъезд, поморщившись от вони — кошатины, борща, сырости. Стены, когда-то салатовые, покрылись трещинами и граффити. Полина поднялась по лестнице, стараясь не касаться перил.

«Кто знает, сколько грязных рук их трогало».

Седьмой этаж, квартира тридцать пять. Она замерла перед дверью, прислушиваясь. Тишина. Может, матери не было дома. Может, повезло, и она спокойно подготовится к встрече с Романом.

Полина открыла дверь — и застыла.

Благословенная тишина оказалась обманом — из спальни матери доносились приглушённые стоны, скрип кровати, прерывистое дыхание. Опять. Уже третий раз за неделю. И каждый раз — новый мужчина.

Желудок болезненно сжался от отвращения и голода одновременно. Руки задрожали, отчего ключ едва не выпал. Видимо, мать не ожидала, что она вернётся так рано и пропустит танцы.

Полина бесшумно закрыла дверь, сняла ботильоны, оставила сумку на прихожей тумбе. Кухня, гостиная, её комната — безопасная зона. Но чтобы добраться туда, придётся пройти мимо приоткрытой двери материнской спальни.

Она сделала глубокий вдох и на цыпочках пробралась по коридору.

— Только не смотреть! Только не смотреть! — шептала она, но глаза предательски скользнули в щель приоткрытой двери.

На мгновение перед глазами мелькнули переплетённые тела, двигавшиеся в странном ритме. Крашенные в блонд волосы матери раскидались по подушке. Его спина, покрытая испариной, блестела в тусклом свете. Лиц она не разглядела — и слава богу. Но и этого хватило, чтобы ком подступил к горлу.

«Как животные… Тупые животные».

Полина знала этот сценарий наизусть. Мать находила мужчин в баре, на работе или через приложения. Приводила их домой, когда думала, что дочери не будет. Они исчезали под утро, часто даже не запоминая её имени. А потом она сидела на кухне в халате, курила одну сигарету за другой и смотрела в окно пустым взглядом. Но теперь, кажется, появился кто-то постоянный — этого мужчину Полина видела уже не впервые.

«Неужели?»

Полина проскользнула в свою комнату, щёлкнула замком, втолкнула наушники в уши и включила музыку на полную громкость — лишь бы не слышать звуков из-за стены. Повалилась на кровать, ощущая, как слабость разливается по телу. В глазах потемнело, заплясали чёрные точки. Она не ела ничего с утра, кроме яблока и нескольких глотков воды — да и то потом вызвала рвоту. Шестьсот калорий в день — её предел сейчас, и даже эти калории давались с трудом. Но она терпела, потому что терпеть голод легче, чем быть некрасивой, как Кострова, как мать.

Полина разглядывала свои руки — тонкие, с проступающими венами и косточками. Колени выпирали из-под колготок, рёбра можно было сосчитать под тонкой блузкой. Она знала, что красива. Знала, что мальчишки сходят по ней с ума, а девчонки кусают локти от зависти.

«Почему же тогда внутри так пусто?»

Где-то в глубине души таился ужас: а вдруг она станет такой же? Вдруг вся эта красота и популярность — лишь отсрочка перед неизбежным падением? Вдруг однажды она окажется на месте матери — постаревшей женщиной, ищущей подтверждения своей ценности в постели с едва знакомыми мужчинами?

Полина впилась взглядом в зеркало напротив кровати. Лицо совсем побледнело, под глазами залегли тёмные круги, хотя утром она тщательно замаскировала их консилером. Губы, накрашенные яркой красной помадой, сейчас потеряли цвет. В глазах — усталость и отвращение ко всему происходящему за стеной.

Она поднялась с кровати, слегка пошатываясь. Чёрные точки снова заплясали перед глазами, но она проигнорировала их. Подошла к шкафу, распахнула створки. Внутри ровными рядами висели тщательно подобранные наряды.

Пальцы сами нашли тёмно-синее платье с высоким воротом — строгое, но подчёркивающее каждый изгиб фигуры. К нему — тонкие колготки, серебряные серёжки с сапфирами, любимый лунный кулон на цепочке. И чёрное пальто нараспашку — для завершения образа.

Да, в этом она пойдёт на встречу с Романом. В этом добьётся своего. Потому что она — Полина Лунёва, а она всегда получала желаемое.

За стеной раздался особенно громкий стон, затем наступила тишина. Полина знала, что дальше — разговоры шёпотом, звук открываемой бутылки вина, возможно, смех. А потом всё заново, пока он не уйдёт, оставив мать с пустотой внутри.

Три года. Три года мать тщетно убеждала себя в собственном счастье.

Полина вспомнила тот день три года назад, когда мать объявила о переезде из Петербурга в эту дыру под названием Зимнеградск. Тогда она разрыдалась впервые после развода родителей. Это оказалось хуже предательства — настоящее убийство всех её надежд. Петербург, пусть серый и дождливый, оставался настоящим городом с перспективами, возможностями, культурой. Там можно было мечтать, становиться кем-то, строить будущее.

— Ты не понимаешь, Полина, — говорила мать, методично складывая вещи в коробки. — В Петербурге мы никто. Там у нас будет своя квартира, хорошая работа, нормальная жизнь.

— Нормальная жизнь? В Зимнеградске? — Полина смотрела на неё с недоверием. — Там даже названия улиц звучат как диагноз!

— Тебя никто не спрашивает, — отрезала мать. — Тебе тринадцать лет. Ты будешь жить там, где