Сказки, рассказанные на ночь - Вильгельм Гауф

Услышав эти слова, принц пришел в неистовство. Кипя от ярости, он уже кинулся было на Лабакана с кулаками, но стоявшие рядом успели вмешаться и удержать его.

— Ты прав, сын мой, — сказал старец. — Похоже, несчастный и впрямь не в своем уме. Надо его пока связать и посадить на одного из наших верблюдов. Может быть, потом придумаем, как ему помочь.

Принц тем временем справился с приступом ярости и, рыдая, воззвал к отцу:

— Сердце мое говорит мне, что вы мой родитель! Именем матушки моей заклинаю вас — выслушайте меня!

— Святые небеса! — отвечал тот. — Опять он за свое, несет какой-то вздор! Надо же, какая только ерунда не лезет человеку в голову!

С этими словами старик взял под руку Лабакана, и они вместе спустились к подножию холма. Там они сели на прекрасных коней, покрытых богатыми попонами, и двинулись в путь во главе процессии, растянувшейся по равнине. Несчастного принца же связали и усадили на дромадера, так он и ехал всю дорогу, в сопровождении двух всадников, которые зорко следили за каждым его движением.

Царственный старец был не кто иной, как Саауд — султан вехабитов. Он долго не имел детей, и вот наконец у него родился сын, о котором он так давно мечтал. Султан обратился к придворным звездочетам, чтобы те сказали ему, какая судьба ждет мальчика, и услышал в ответ, что до исполнения двадцати двух лет его сыну грозит опасность, исходящая от неведомого врага, который может занять его место. Вот почему султан, дабы не рисковать, призвал Эльфи-бея и препоручил принца заботе своего старого верного друга. Двадцать два мучительных года провел он в разлуке со своим первенцем, беспрестанно думая о том мгновении, когда наконец снова увидит его.

Все это султан рассказал своему мнимому сыну и выказал полное удовлетворение его благородным видом и манерами, исполненными достоинства.

Когда они добрались до владений султана, подданные встречали их повсюду радостными криками, ибо весть о прибытии принца разнеслась по городам и весям с быстротой молнии. На всем пути следования были устроены арки, увитые живыми гирляндами из веток и цветов, яркие разноцветные ковры украшали дома, народ же громко возносил хвалу Богу и Его Пророку, даровавшему им такого прекрасного принца. От таких почестей сердце тщеславного портняжки наполнялось радостным трепетом — можно представить себе, как зато страдал несчастный Омар, который, по-прежнему связанный, следовал в самом конце процессии, наблюдая за происходящим с тихим отчаянием. О нем и думать забыли среди этого всеобщего ликования, которое относилось, собственно, к нему. Тысячи голосов снова и снова повторяли на все лады имя Омар, но на него, который по праву носил это имя, никто не обращал никакого внимания — разве что досужий зевака полюбопытствует, кого это повязали и почему, и получит в ответ объяснение, что это, дескать, полоумный портняжка. Можно представить себе, как больно было слышать принцу такие слова от приставленных к нему надсмотрщиков.

Процессия добралась наконец до столицы султанова государства, где прибывшим был устроен еще более пышный прием, чем в других городах. Султанша, почтенная дама в летах, поджидала их со всеми своими придворными в парадном зале дворца. Пол этого зала был выстлан ковром невиданной красоты, стены затянуты голубой тканью, которая была укреплена под потолком на серебряных крюках и украшена золотыми кистями, сочетавшимися с такой же золотой каймой.

Когда процессия прибыла во дворец, на улице уже стемнело, и потому в парадном зале зажгли множество разноцветных фонариков, от которых здесь стало светло как днем. Но ярче всего было освещено то место в дальнем конце зала, где восседала на троне султанша. Трон стоял на небольшом возвышении, к которому вели четыре ступеньки, и весь он был сделан из золота да к тому же украшен крупными аметистами. Четверо эмиров из самых знатных родов держали над головой султанши балдахин красного шелка, а шейх Медины обмахивал ее опахалом из белых павлиньих перьев.

Султанша не могла дождаться прибытия своего супруга и сына, которого она не видела с самого его рождения, хотя он часто являлся ей во снах, и потому она была уверена, что узнает его лицо из тысячи других. Наконец послышался гул приближающейся процессии. Звуки труб и барабанов смешались с восторженными криками ликующей толпы, цокот копыт наполнил внутренний двор, донесся звук торопливых шагов, они приближались, становились все ближе и ближе, и вот уже распахнулась дверь, и в зал вошел султан рука об руку с сыном, вместе с которым он поспешил сквозь строй слуг, павших ниц, к счастливой матери.

— Посмотри, — промолвил султан, — я привел к тебе того, о ком ты тосковала все эти годы!

— Нет! — перебила его султанша. — Это не мой сын! Черты лица его совсем не те, что видела я во снах по милости Пророка!

Султан собрался было возразить, что не пристало, мол, доверяться суеверным снам, но в этот самый миг двери зала снова распахнулись, и на пороге явился принц Омар, преследуемый стражниками, из рук которых ему с трудом удалось вырваться. Собрав последние силы, задыхаясь, он бросился к трону и рухнул у его подножия.

— Пришел я за смертью, и ничего мне больше не надобно! — воскликнул принц. — Уж лучше прикажите убить меня, жестокосердный отец, чем обрекать на такой позор!

Собравшиеся немало удивились, услышав такие речи. Вокруг несчастного столпились любопытные. Тут подоспели стражники, которые уже готовы были схватить беглеца и повязать его, но их остановила султанша, безмолвно наблюдавшая до тех пор за происходящим. Оправившись от первого изумления, она вскочила и закричала:

— Постойте! Вот он, мой настоящий сын! Тот, кого я никогда не видела воочию, но чей образ всегда носила в своем сердце, которое не обманешь!

Стражники невольно отступили, но султан, пришедший от этой сцены в неописуемую ярость, велел им тотчас же связать безумца.

— Тут я решаю! — изрек он властным голосом. — Бабские сны мне не указ, когда в моем распоряжении есть неопровержимые доказательства. Вот мой сын, — сказал он и указал на Лабакана, — ибо он предъявил мне условный знак моего друга Эльфи — кинжал.

— Да он его украл! — воскликнул Омар. — Воспользовался моей доверчивостью и коварно обманул меня!

Султан не стал слушать, что говорит ему родной сын, ибо во всех делах привык следовать только своим собственным суждениям, и распорядился вывести несчастного Омара из зала. Сам же он отправился вместе с Лабаканом в свои личные покои, все еще кипя от ярости и сердясь на султаншу, свою супругу, с которой он, что ни говори, прожил двадцать пять лет в мире и согласии.

Султанша осталась горевать в одиночестве, потрясенная случившимся. Она нисколько не сомневалась в том, что сердцем султана завладел обманщик, ибо она признала в том несчастном родного сына, который являлся ей так часто во снах.

Когда печаль ее немного улеглась, она принялась раздумывать, как бы найти такое средство, чтобы убедить супруга в его неправоте. Задача была трудной, ведь тот, кто выдавал себя за ее сына, предъявил условный знак — кинжал. К тому же обманщик, как стало ей известно, так много выведал у Омара о его прежней жизни, что теперь мог прекрасно исполнять свою роль, не рискуя быть разоблаченным.