Кто взял фальшивую ноту? - Григорий Владимирович Абрамян

— Вот хорошо! — воскликнул он. — А то отец рассердился. Говорит: «Выздоровеешь — шкуру спущу!» С тебя, Федя, когда-нибудь спускали шкуру? Нет? Ох и неприятная процедура!

— Теперь-то шкура твоя спасена, — сказал я. — А чем ты болеешь?

— Я и не думал болеть, — засмеялся Костя. — Это я нарочно градусник набивал, притворялся температурящим, понял?

В комнату вошла мама Кости.

— Ты почему вскочил? В постель, в постель! И укройся потеплей!

— Мам, я совершенно здоров. И температуры нет.

— Ставь градусник!

Я со спокойной совестью оставил Костю наедине с градусником и вернулся к ребятам.

Вдруг Женька говорит:

— Я знаю, что нужно делать с оставшимися семью рублями. Купим Косте контрабас!

Никто не возражал. Правда, Васька предложил купить большой торт и поделить его поровну. Да кто стал его слушать?

Мы поехали в магазин «Музыка». У прилавка я вновь увидел знакомого продавца. Он было уставился на меня, но я моментально сдёрнул очки:

— Здравствуйте! Добрый вечер, то есть добрый день…

— Надень очки, не порть себе зрение. Я всё равно тебя узнал. Ну-с, а на сей раз что тебе взбрело в голову? Хочешь играть на саксофоне?

— Нет… Хочу узнать, сколько стоит контрабас.

— О, бедные родители! — воскликнул продавец. — Контрабас, молодой человек, стоит двести рублей, но инструкции к нему всё равно нет!

Ух, до чего вредный старик! Прошло три месяца, а он всё помнит!

Мы посовещались немного, и меня снова подтолкнули к прилавку.

— Скажите, пожалуйста, — спросил я у продавца, — что можно купить для контрабаса на семь рублей?

— Смычок и два кружочка канифоли.

— Заверните, пожалуйста…

— Предупреждаю: смычок без контрабаса не играет, сколько его ни канифоль. И если ты вздумаешь завтра менять его на мандолину, то берегись!

Заполучив смычок и два тёмных, похожих на жжёный сахар, кусочка канифоли, мы вернулись к себе во двор и разыскали Костю.

Он долго не верил собственным глазам и всё спрашивал:

— Мне? Насовсем?

С этой минуты Костя не расставался со смычком. Таскал его под мышкой, совсем как Кузя-барабанщик свои барабанные палочки, время от времени натирал канифолью и с гордостью говорил всем:

— Теперь у меня почти есть контрабас!

А контрабас…

Трофим Трофимыч и корона в кружочке

Помните, мой папа взялся за починку контрабаса Уточкина? Помните, он принёс домой свёрток, в котором были столярный клей, бутылочки с лаком, струны и новая подставка. Затем он принялся за дело.

А дело не спорилось. Вернее, не клеилось: папа при всём старании не мог прилепить наполовину отставшую нижнюю часть корпуса контрабаса — деку.

— Давай совсем отделим деку, — посоветовал я. — Зачистим места приклейки, и всё будет в порядке.

— Умным советом не пользуется только глупец, — глубокомысленно сказал папа. — Будь по-твоему.

Общими усилиями мы отделили деку. Она отчаянно трещала, хотя мы почти не прилагали усилий, а тихонечко проталкивали по щели деревянный клинышек.

Изнутри дека оказалась неокрашенной. Зато её покрывал такой густой слой грязи, что даже цвет дерева не просматривался.

— Возьми влажную тряпку и протри как следует деку, — попросил папа.

Я старательно выполнил просьбу. Грязь легко сошла, и я сразу обратил внимание на какие-то знаки, выжженные в самом центре деки. Присмотревшись, я различил круг, в нём корону, а под короной три буквы: FEL.

Что такое?

Позвали маму. В ней моментально вспыхнул азарт исследователя. Она вооружилась лупой и долго внимательно рассматривала знаки. Потом два дня пропадала в Ленинской библиотеке и наконец рассказала нам:

— Выяснить удалось следующее: каждый мастер ставил на своих инструментах специальное клеймо. Иногда его рисовали от руки чёрной несмывающейся краской. А бывало — выжигали. Клеймо знаменитого итальянского мастера Гварнери дель Джезу выглядело так:

Антонио Страдивари — лучший из итальянских мастеров — сначала ставил такое клеймо:

А в последние годы своей жизни другое:

— А наша корона что означает? — нетерпеливо сказал я. — И кто такой FEL?

— В том-то и дело, что ни в одном каталоге я не нашла этих обозначений. Даже в мастерскую Большого театра заходила, расспрашивала мастеров. Никто ничего не знает. Ясно одно: контрабас — не из простых.

— Что же я наделал?! — воскликнул папа. — Я ведь старый лак начал смывать!

— Не волнуйся, — сказал я. — У нас в музыкальной школе есть Трофим Трофимыч…

Два раза в неделю вечерами в музыкальной школе появлялся Трофим Трофимыч — высокий строгий старик с гладкими седыми волосами, зачёсанными на пробор.

Трофим Трофимыч — наш школьный мастер — не спеша раздевался, здоровался с Марией Ивановной за руку, неизменно заходил к Геннадию Максимилиановичу и через несколько минут, заложив руки за спину, широким шагом направлялся в глубину школы, в комнату, отведённую под мастерскую.

Появляясь в мастерской, Трофим Трофимыч первым делом обращал суровый взгляд к «Приёмному покою» — так он сам называл стол, куда в его отсутствие складывались поломанные и испорченные за неделю музыкальные инструменты.

У Трофима Трофимыча была удивительная память. Он помнил каждый школьный музыкальный инструмент. Более того, он отлично помнил и хорошо знал повадки каждого, кому выдавал инструменты.

— Тэк, тэк… — произносил он, рассматривая поломки. — Ошибки быть не может: это скрипка Саши Кувшинова. Разбойник, сущий разбойник! Опять подставку сломал. Починю и отругаю… А эта? Ну да! Фокусы Миши Петелькина — опять прищемил дверью виолончель. И шпиль поломал! Батюшки мои, надвое, словно о колено! Починю, отругаю и позвоню отцу… Кто следующий? Ваня. Эх, Ваня, Ванечка, опять, паршивец, дрался смычком. В который раз! И чинить не буду, и ругать не стану. Отправлю к Геннадию Максимилиановичу…

С Трофимом Трофимычем я был хорошо знаком. Фагот мне попался капризный — в нём часто западали клапаны. Вот я и носил его к мастеру.

Когда я пришёл к Трофиму Трофимычу и сказал, что у меня дома есть сломанный контрабас, он машинально воскликнул:

— Починю и отругаю! — но, спохватившись, произнёс: — Погоди, погоди, ведь