Кто взял фальшивую ноту? - Григорий Владимирович Абрамян

— И в его свисте нет ничего грозового?

— Ни капельки. Свистит себе и улыбается. Шесть раз одно и то же. Я даже запомнил, где должен вступать фагот.

Я растерянно пожал плечами: «А куда же делась моя тучка грозовая?»

Женька сказал, что даст мне знак, когда вступать, и начал свистеть.

Я приготовил фагот и стал ждать. Я слушал, как свистит Женька, и старался не прозевать вступления.

Наконец Женька подал мне знак рукой, и я вступил.

Потом я замолк, а он продолжал дирижировать.

Он свистел и дирижировал, а когда не мог достать свистом слишком низких или высоких звуков, то начинал петь, а когда и этого не хватало — разве оркестр свистом да пением заменишь! — Женька начинал мычать и дирижировать всем туловищем.

Вдруг дверь тихонечко приоткрылась, и показался Геннадий Максимилианович.

Женька-то его не видел — он стоял спиной к двери — и поэтому не прекращал свиста. Я хотел подать Женьке знак, но Геннадий Максимилианович погрозил мне пальцем и стал внимательно слушать Женькин свист. А когда очередь дошла до моего фагота, Женька, чтобы не прерывать симфонию, спел на её мотив такие слова:

— Чего, дурак, зеваешь и смотришь по сторонам. Сейчас тебе вступать!

Я не знал, как мне быть. Но Геннадий Максимилианович кивнул: «Давай, мол, можно».

А Женька всё махал руками, приплясывал, притопывал, пел, мычал, свистел, качался.

Наконец мне показалось, что вся эта свистопляска заканчивается, — Женька поднял развёрнутые ладони к потолку и, постепенно собирая пальцы в кулак, стал немилосердно сотрясать ими.

Я уже обратил внимание на то, что, когда дирижёрам пора заканчивать дирижировать, они поднимают руки над головой и трясут ими.

Это — самый верный признак, что скоро всё будет кончено и можно аплодировать.

Женька на самом деле швырнул кулаки вниз, воскликнул:

— Вот так! — вытер пот со лба и оглянулся.

— Браво, браво! — сказал Геннадий Максимилианович и подошёл к Женьке. — Молодец! Только с финалом у тебя не всё ладится.

Я воспользовался моментом и, протянув свою партию, спросил:

— Геннадий Максимилианович, скажите: это тучка грозовая или нет?

— По-моему, это листок бумаги. Ты не находишь, Женя?

И Геннадий Максимилианович принялся говорить с Женькой о симфонии. И даже наигрывал отдельные кусочки.

Потом Геннадий Максимилианович сказал мне:

— Придёшь на следующую репетицию оркестра — партию ты свою знаешь твёрдо и вступаешь уверенно.

Кто взял фальшивую ноту?

С тех пор я аккуратно посещал репетиции оркестра.

Женька неизменно присутствовал там. Он сидел в зале и внимательно следил за репетицией.

Меня Геннадий Максимилианович тоже пока держал в зале. Потом усадил в самую середину оркестра. Сначала без фагота, но с заданием ко всему прислушиваться и запоминать. Я чувствовал себя словно на дне кипящего котла, где что-то клокочет и бурлит.

Через некоторое время я привык к звучанию оркестра, стал различать голоса отдельных инструментов и безошибочно знал, где и когда должна прозвучать моя партия. Даже тихо напевал её себе под нос. Вот тогда Геннадий Максимилианович и разрешил мне играть мои четыре строчки.

Играя, я вдруг понял, что моя партия — вовсе не тучка грозовая, а утренний туман, который стелется рано утром над рекой. И звук фагота это здорово передаёт. А когда туман рассеивается и проступают первые лучи солнца, играют флейты, а за ними скрипки…

Занятия оркестра стали для меня самыми любимыми. Каждый раз, когда приближалось вступление моего фагота, я радовался, волновался и понимал, что каждое движение, каждая мысль, каждый вздох здесь подчинены одному — музыке.

Геннадий Максимилианович говорил нам, что в оркестре главное — уметь слушать музыку, хорошо чувствовать ансамбль и следить за дирижёрской палочкой. И что всё время нужно быть как бы частицей той музыки, которая звучит. И если у тебя длительная пауза, нельзя сидеть сложа руки, отдыхать и думать о постороннем.

Я теперь во многом разбираюсь, хотя чем больше учусь, тем больше набирается у меня вопросов, и я постоянно ищу на них ответ.

А Костя, между прочим, тоже попал в оркестр. Может быть, его и не взяли бы туда в этом учебном году, да контрабасистов в школе было слишком мало. Вот Геннадий Максимилианович и решил попробовать Костю.

Костя очень старался, прямо из кожи вон лез, хотя часто играл невпопад. Из-за него приходилось останавливать репетицию, но Геннадий Максимилианович был терпелив. А когда все мы расходились, он оставлял Костю в зале и занимался с ним отдельно.

Однажды, в самый разгар репетиции, Геннадия Максимилиановича вызвали к телефону. Звонили из какого-то другого города.

Уходя, он положил дирижёрскую палочку на пульт и велел нам сидеть на своих местах и не шуметь.

Как только за ним закрылась дверь, Женька вдруг вскочил на сцену и схватил дирижёрскую палочку.

Он покрутил её в руках и крикнул нам:

— Приготовились! Играем финал!

Ребята так удивились, что невольно подняли инструменты. Лишь Кузя стукнул кулаком по барабану и крикнул:

— Ещё чего! Не буду играть!

«Эх! — подумал я. — Когда ещё у Женьки будет возможность дирижировать? Надо помочь!».

Я поднялся:

— Геннадий Максимилианович велел, чтобы в его отсутствие дирижировал Женька. Я сам слышал!

— И я! — выкрикнул Петя Люлькин.

— Чего спорить? Факт, Геннадий Максимилианович говорил, и я слышал! — последовал басок Кости.

Многие было заколебались, а Женька, не теряя времени, взмахнул дирижёрской палочкой.

Не знаю, может, Женька на самом деле удивительный человек, а может, оркестр некоторое время способен играть без дирижёра, только сейчас мы играли не хуже, чем при Геннадии Максимилиановиче, так, во всяком случае, мне показалось.

Даже Кузя бухал по своим барабанам и литаврам. По-моему, Женьке назло, он слишком уж громыхал. Временами, кроме этого грохота, ничего не было слышно.

Вдруг Женька постучал дирижёрской палочкой по пульту и строго сказал:

— Кто-то взял фальшивую ноту. Начнём ещё раз.

Мы начали. Но на злополучном месте Женька опять остановил оркестр.

— Хватит дурака валять, — сказал он сердито. — Признавайтесь: кто взял фальшивую ноту?

Мы опять повторили с самого начала, и Женька закричал:

— Ага! Попался! Это ты, Костя, не вовремя вступаешь. Вот и получается фальшиво. Я же не глухой!

— Я-а? — возмутился Костя.