Кто взял фальшивую ноту? - Григорий Владимирович Абрамян

— Конечно! — воскликнул Кузя.

И мы разошлись в разные стороны, одинаково довольные обменом, хотя я не был уверен, что он сдержит своё слово.

Послышались последние три звонка, возвещающие начало концерта. На сцену с двух сторон цепочками потянулись участники хора. Девочки — в белых фартуках, мальчики — в белых рубашках; нарядные, подобранные по росту, они выстроились в три ряда и спели четыре песни.

Публика долго не хотела их отпускать, но в конце концов хор разошёлся, и было объявлено выступление Петиного квартета.

Но мои мысли были в это время далеко. «Ничего, — думал я, — вот возьмёмся мы с Женькой за Кузю и сделаем из него человека. Нельзя, чтобы такой замечательный генерал имел такого паршивого внука. Надо немедленно браться за дело… А когда перевоспитаем Кузю, пойдём к генералу и доложим ему по всей форме. Вот обрадуется! И про войну нам, наверное, расскажет…»

— Федя, — одёрнула меня мама, — что ты там всё бормочешь? Успокойся, ради бога, и не мешай слушать!

Я словно очнулся, глянул — а Петиного квартета и в помине-то уже нет.

Теперь выступали другие ансамбли. И баянисты, и виолончелисты, и скрипачи. И даже четыре арфы.

Потом на сцену вышла Лена Мухина. Эх, до чего всё-таки хорошо играет наша Муха! Это не только моё мнение: Лену, единственную исполнительницу из первого отделения, дважды вызывали на «бис». А третий раз она прямо направилась к роялю и просто, словно дома, уселась за инструмент и сыграла замечательный ноктюрн Шопена.

Первое отделение подходило к концу.

Все сидели и ждали — кто закончит его? Кого, как говорится, приберегли на «закуску»? Ведь известно, что последний номер — всегда что-нибудь наиболее яркое и необыкновенное.

И на «закуску» подали Кузю-барабанщика с ксилофоном.

По-моему, это было сделано правильно. Кузя играл здорово — ничего не скажешь, ну, просто замечательно!

Когда Кузины палочки перестали мелькать над ксилофоном, я долго с удовольствием аплодировал. При этом я стоял почти спиной к исполнителю, зато мне хорошо был виден генерал, ради которого я и старался.

А моя мама дважды поворачивала меня на девяносто градусов, но я упрямо возвращался к прежней позиции.

Потом объявили двадцатиминутный антракт, и зал пришёл в движение.

Мимо нас солидно прошагал Уточкин. Он хлопнул меня по плечу и воскликнул, обращаясь скорее к окружающим:

— Видали? Самодеятельность — великая сила! А вы что думали, я им зря контрабас подарил? Французской работы!

Дядя Стёпа, который всюду следовал по пятам за самодовольным комендантом, скромно молчал. Он лишь с гордостью крутанул правой рукой левый огненно-рыжий ус и незаметно подмигнул мне. Было видно, что и он невероятно горд, что его звери-кролики не подкачали.

А папа ещё раз критически оглядел меня. Поправил пионерский галстук, воротничок рубашки, ремешок на брюках. А мама дала несколько советов:

— Очки не снимай — потеряешь. Носовой платок в правом кармане. И не забудь, пожалуйста, захватить с собой на сцену фагот.

Украдкой, как бы случайно, она погладила меня по щеке и наконец разрешила мне уйти.

И я побежал в артистическую, где уже собрались все наши оркестранты.

Геннадий Максимилианович увёл нас на большую площадку, которая находилась этажом выше артистической. Всё время, пока шло второе отделение, Геннадий Максимилианович проверял строй оркестра. В напряжённой тишине то и дело слышалось протяжное «ля-а-а» духового камертона: по нему настраивался каждый инструмент в отдельности.

Кто-то прибежал и крикнул:

— Оркестру приготовиться на выход!

Мы спустились вниз.

Геннадий Максимилианович проводил на сцену всех до единого и каждому сказал то, что следует. На меня он обратил особое внимание и посоветовал:

— Не сиди с отсутствующим видом, Федя, и не считай ворон. Вступай легко, мягко, непринуждённо…

В углу артистической в красном старинном кресле молча сидел Трофим Трофимыч с чемоданчиком на кожаной тесёмочке. Он успел уже поработать: натянул несколько оборвавшихся струн, заменил три сломавшихся колка у двух скрипок и виолончели, поставил новую трость на мундштук кларнета, исправил запавший клапан флейты.

И лишь когда Геннадий Максимилианович отправил на сцену последнего оркестранта, Трофим Трофимыч покинул свой угол. За ним ушёл в зал и Геннадий Максимилианович.

Женька появился сразу, как только объявили программу выступления нашего оркестра. Ловко пробираясь по лабиринту пультов, он прошёл к своему месту. Поднявшись на дирижёрскую подставку, поклонился публике и повернулся лицом к оркестру.

Мы замерли. Сейчас оркестр был словно натянутая струна. Прикоснись — и она зазвучит. И Женька на самом деле будто ударил дирижёрской палочкой по невидимым струнам.

Мы сыграли симфонию с таким увлечением, как никогда.

Слушатели аплодировали и кричали «браво!». Совсем как тогда, осенью, в Кремлёвском театре. А скрипачи, виолончелисты и контрабасисты постукивали смычками по корпусу своих инструментов. Теперь я знал, что это означает — так оркестранты аплодируют своему дирижёру и благодарят публику за внимание.

А наш дирижёр, убежав, долго не появлялся, хотя слушатели настойчиво требовали его выхода. Краем глаза я видел, как Лена Мухина и ещё кто-то пытались вытолкнуть Женьку на сцену, а он вцепился руками в косяк двери — и ни в какую.

Наконец появился Геннадий Максимилианович, что-то сказал Женьке, и тот, под дружный взрыв аплодисментов, вышел на край сцены и поклонился.

Концерт был окончен, о чём со сцены объявил ведущий. Но его никто не услышал, потому что оркестранты уже покинули свои места и попрыгали прямо со сцены в зал. А слушатели устремились им навстречу и стали обнимать своих ненаглядных детей, словно не видели их вечность.

Когда мы были уже на улице — я, Женька, Васька, Костя, Петя, Лена, Серёжка и, конечно, Гриша, — Женька сказал:

— Ребята, а завтра у меня день рождения, приходите все!

И тут я увидел в сторонке Кузю-барабанщика. Он смотрел на нас, но подойти не решался.

Я отозвал Женьку в сторонку:

— У меня к тебе огромная просьба — только ни о чём сейчас не расспрашивай. Я тебе всё потом объясню, договорились?

— Валяй, обещаю.

— Пригласи Кузю.

— Да ты что?!

— Женька, ты же обещал!

— Ладно… Но ты всё-таки, Федя, чокнутый!

Заключение

Теперь мы с мамой часто говорим о музыке. А ещё чаще играем вместе.

Музыка для этой цели выбирается попроще и полегче, потому что мы ещё не очень-то