Зимовьё на Гилюе - Сергей Артурович Шаманов

Поздно вечером, сидя возле печки, я разделывал оттаявшую белку-летягу. Шкурка была тонкой, снимать её приходилось аккуратно, и я так увлёкся работой, что, слушая разговор друзей, воспринимал лишь голосовой фон, не вникая в его смысл. Но вдруг до моих ушей стали долетать знакомые имена, произносимые Филином, и я невольно сосредоточил на них своё внимание.

– …Что ты, Макс, это безнадёжно. – Тут Филин развернул фантик, откусил половину карамели, шумно разгрыз её и не менее шумно запил чаем. – Она мне нравится, а толку-то?.. Аня ведь самая красивая в школе. И вот, прикинь, сколько к ней нормальных парней подкатывало, и в первую очередь я, а выбрала она Антона. А всё почему?.. – Филин сделал паузу, долго и с наслаждением смотрел на оставшуюся половину конфеты, но наконец отправил её в рот и сладко захрустел.

– Потому что у Антона предки богатые и у него всё есть, – ответил за него Макс.

– Угу! – Филин зашелестел целлофановым пакетом, выуживая очередную карамель. – Магнитофон и видик есть, мотоцикл есть, квартира в коврах, шмотки крутые…

На какое-то время в избушке стало тихо. А потом Филин допил чай, выплеснул заварку из кружки на цинковый лист перед печкой, скомкал лежащие на столе пустые фантики, швырнул их в топку и подытожил:

– А ещё Антон лучше всех в школе на гитаре играет. Талант. Я вот недавно слыхал, как он песни «Красной плесени» пел. Вот это, блин, музыка! А музыкантов девчонки любят.

Пора было укладываться спать, но нар в избушке было всего двое. Макс с Филином, скрежеща ножовкой и стуча молотком, принялись переделывать стационарный стол в складной, который превращал бы на ночь двое наших нар в одни сплошные – от стены до стены.

Выполнив работу, парни улеглись и моментально захрапели, а мне не спалось. Я растянул шкурку белки на самодельной правилке, выпил несколько кружек чаю, подбросил дров в печку, но сон по-прежнему не шёл. Тогда я надел шапку и свитер и вышел в морозную ночь. При огромной белой луне, похожей на светящуюся дыру в бархате космоса, я колол дрова и думал о девушке, про которую говорили мои друзья.

Впервые я увидел её в октябре, когда, выписавшись после воспаления лёгких из больницы, вернулся в школу. В тот день с утра я брал справку в поликлинике и опоздал на первый урок. Пришлось ждать перемену на лавочке в рекреации школы. Аня сидела неподалёку. В глаза бросилось то, что она не носила школьную форму. Одета была в чёрную юбку чуть выше колен и синюю кофту с большими блестящими перламутровыми пуговицами. Чуть позже я узнал, что она перешла к нам из седьмой школы, где форму уже отменили. На ногах у Ани были чёрные колготки и сапоги. Мне показалось, что она моя ровесница или даже старше на год, но потом я узнал, что она училась в одном классе с Ванькой Филином и была младше.

Как я был рад, что опоздал на урок! Но ещё больше был рад тому, что и она опоздала. Прошло ровно полчаса, прежде чем зазвенел звонок на перемену. И все эти полчаса я глаз не мог оторвать от Ани. Мне неловко было разглядывать её открыто, я лишь украдкой, боковым зрением посматривал на девушку: как расчёсывала светлые волосы, как подкрашивала ресницы, глядя в маленькое круглое зеркальце, как задумчиво смотрела в потолок, прислонившись спиной к стене.

Тот факт, что за всё это время она ни разу не обратила на меня внимания, словно я был привычной частью школьного интерьера (что-то вроде гипсовой скульптуры почётного прогульщика), не помешал мне влюбиться в Аню. И этой любви суждено было стать первой в моей жизни.

Потом я часто видел её в узких коридорах нашей деревянной одноэтажной школы. Когда проходил мимо, у меня перехватывало дыхание и кружилась голова. Я не мог оторвать взгляд от её светлого широкого лица, от больших голубых глаз, от губ в полуулыбке, от веснушек на переносице. Я стал чаще, чем когда-либо, наведываться под разными предлогами к Филину в класс на переменах, чтобы только посмотреть на Аню…

Три месяца назад, в начале декабря, когда мороз был особенно сильным, а снег от прошедших накануне снегопадов особенно глубоким, мы с Максом носили доски на зимовьё. Делая вторую ходку по глубокому снегу, с трудом дошли на лыжах до Гилюя. На другом берегу, когда тропа забрала вдоль Эльгакана круто в сопку, как обычно, сняли лыжи и пошли пешком. Снега на этом участке было по пояс. Мы постоянно падали. Ничем не скреплённые доски веером разлетались в стороны. Приходилось вставать, с трудом собирать их, укладывать в стопку, закидывать на плечи и идти дальше. Мы были в снегу с головы до ног. Забиваясь в рукава и под воротники телогреек, снег таял, одежда становилась отвратительно мокрой и холодной. Штурмуя один из пригорков, я в очередной раз упал и почувствовал, что уже не встану. Рядом, тяжело дыша, лежал Макс. Лицо его было бледным, как снег. Вокруг в беспорядке валялись доски. Бескрайняя тайга молчала в оцепенении. И тут я вспомнил день, когда впервые увидел Аню в школьной рекреации. Как она причёсывала свои длинные волосы… Я отломил ольховую ветку и написал на снегу её имя: «Аня». Макс взял у меня ветку и рядом написал ещё одно имя. Имя своей девушки, о которой он часто думал, но редко говорил вслух.

Кружилась голова, перед глазами расплывались белые круги, тошнило, во всём теле была слабость, и очень хотелось спать. Но, написав на снегу имена, мы собрали трясущимися руками доски, снова взвалили их на себя и, покачиваясь, пошли дальше. Удивительно, но с этого момента мы ни разу больше не упали и донесли груз до избушки без остановок.

В ту зиму часто шёл снег, и надписи исчезали под ним. Но, проходя мимо, мы подновляли их ольховой веточкой. Тот пригорок мы стали называть «Имена». Прошли десятилетия. Давно растаял снег той зимы, стал ручьём, стёк в Эльгакан, а потом в Гилюй и дальше через крупные реки – в Тихий океан… На том пригорке выросли берёзы выше меня ростом. Всё изменилось, но мы с Максом по-прежнему зовём его «Имена»…

Я всё колол и колол дрова. С глухим щёлканьем врезáлся колун в мёрзлые чурки. Жёлтые щепки брызгали по сторонам. Ну почему я не такой богатый, как этот Антон? Почему не умею