Зимовьё на Гилюе - Сергей Артурович Шаманов

Пришлось присочинить, что я отдыхающий с турбазы «Холодный ключ», решил перед сном воздухом подышать, да заблудился.

– Вот чудак-человек! – рассмеялся высокий длинноволосый парень в очках. – «Холодный ключ» тут совсем рядом, на впадении Тынды в Гилюй.

– А мы с базы «Чебачок», – ответил другой, лицо которого украшала пижонская геологическая бородка, – решили вот у костра посидеть, а заодно и рыбки половить.

– Ага, десять сетей в протоке воткнули, – похвастал их высокий и худой товарищ.

В компании было трое парней и две девушки. Все они были примерно одного возраста – лет двадцати пяти – и работали в конторе треста «Бамстроймонтаж», кто бухгалтером, кто инженером. У одного из них (но у кого именно, я так и не понял) был день рождения. Чтобы не шуметь на турбазе и не мешать другим отдыхающим, компания сплавилась вниз по течению, опутала сетями протоку, а теперь, несмотря на резко испортившуюся погоду и усиливающийся дождь, вовсю веселилась благодаря прихваченному с собой вину.

Вода в реке прибывала. Видимо, в верховьях уже бушевал сильный ливень. Я посоветовал туристам снять сети и вернуться на базу, пока не поздно, но они лишь снисходительно посмеялись над «заблудившимся коллегой».

Я попрощался, сделал вид, что возвращаюсь в «Холодный ключ», но, исчезнув в темноте, обошёл по лесистому берегу пылающий костёр, от которого по-прежнему долетали мужской смех и восторженные девичьи взвизгивания, разыскал спрятанную в завале надутую камеру от К-700 и байдарочное весло и на ощупь переплыл Гилюй.

Когда я подходил к зимовью, дождь и ветер усилились. Били в лицо кружащиеся в воздухе берёзовые листья. Старая, скрипучая лиственница, росшая у зимовья, раскачивалась из стороны в сторону, как мачта китобойной шхуны в бушующем океане. Мне подумалось, что когда-нибудь эта гнилая, вылизанная ветрами мачта переломится пополам…

Я открыл маленькую дверь избушки и переступил порог. Надолго покинутое жильё несвеже дохнýло на меня перегаром дёгтя, влажного суглинка и заварки. Я поспешно растопил печку и побежал с чайником за водой на Эльгакан. Затем отыскал в изголовье нар свои старые рваные брюки, байковую рубаху, протёртую на локтях и манжетах, а потому служившую в последнее время наволочкой для подушки, телогрейку и переоделся. Кроссовки повесил за шнурки сушиться под потолок, подальше от печки, чтобы не покоробились; вместо них надел самодельные галоши из старых болотников на шерстяные носки от разных пар. В этой одежде я перестал чувствовать себя туристом, и беспокойство прошло: я снова сроднился с тайгой. Печка обсохла, посветлела и теперь уже не шипела сердито, а уютно потрескивала; от неё расплывалось тепло, возвращая в зимовьё вытравленный безлюдьем уют. Успокоенный и обогретый, я уснул. А забытый, невостребованный чайник ещё долго кипел на плите, постепенно остывая…

Через пару часов меня разбудил ливень, с такой страшной силой обрушившийся на крышу, что тонкие доски, отделяющие верх зимовья от внешнего мира, пружинисто прогибались внутрь. Вода не капала, а выплёскивалась из туч, как из перевёрнутой шайки в банно-прачечном отделении.

Я вспомнил о туристах: костёр у них, скорее всего, потух, подняться на катамаране вверх по реке до своей турбазы они не смогут, а пройти берегом ночью не дадут густые, переплетённые джунгли тальника и набухшие от воды протоки, в замысловатом переплетении разбросанные на том участке поймы. Начала грызть совесть: может, всё же стоило сказать им о зимовье, чтобы в случае форс-мажора плыли на мой берег?.. Среди туристов две девушки – каково им под таким ливнем?.. С другой стороны, покажи я им зимовьё, очень скоро оно превратится в проходной двор. Несмотря на относительную близость к городу и двум турбазам, гости у нас бывали очень редко, потому что, во-первых, мы держали язык за зубами и, во-вторых, здесь не было дорог; а ведь даже в ста километрах от города при наличии дороги до зимовья оно сначала превращается в постоялый двор, таверну, харчевню и бесплатный хостел, а потом всенепременно сжигается.

Поколебавшись, я всё же оделся потеплее, накинул прорезиненный плащ и неуклюже зашлёпал галошами к берегу Гилюя, а затем сел на камеру и поплыл…

Как я и предполагал, костёр у туристов потух. На стоянке я застал суматоху, граничащую с паникой. Молодые люди бегали по берегу, собирая вещи и готовясь к отплытию. Одна из девушек всхлипывала: она где-то потеряла туфельку, которая никак не хотела находиться, несмотря на активные массовые, но бездумные поиски товарищей. Гитара почему-то оказалась сломанной и брошенной в затухшее костровище; дрожали под дождём уродливые и нелепые завитки лопнувших струн.

Выяснилось, что туристы собираются эвакуироваться вниз по течению до «Холодного ключа», а оттуда уже добираться до города. Возвращаться же на свою базу из города они больше не хотели.

– А как же сети? – опомнившись, спросил я, когда промокшая, измученная ватага, не обращая на меня внимания, поспешно уселась в катамаран.

– Не до сетей сейчас! – отмахнулся бородатый и, перекрикивая ливень, продолжил: – Сейчас главное выбраться из этого ада!

– А когда планируете вернуться? – поинтересовался я.

– Никогда! – раздражённо и капризно воскликнула плачущая девушка. Злополучную туфельку она так и не нашла.

Тесно прижавшаяся к ней подруга навязчиво утешала её.

– Так ведь рыба же погибнет! – разгневанно крикнул я вслед удаляющемуся катамарану.

Но меня, видимо, не расслышали, потому что из штормовой мглы, как из клоаки, долетели до меня обрывки фраз:

– Другие купим!.. Невелика ценность!.. Моток ниток и килограмм свинца!..

И вскоре компания растворилась в ночи.

Убедившись, что жизни и благополучию туристов ничего не угрожает, я собрался было возвращаться в избушку, но брошенные ими сети не давали мне покоя. Разумнее всего было отложить их поиск до утра, но поднимающаяся вода могла унести снасти, и тогда погибнет не только рыба, уже запутавшаяся в них вечером, но и другая, которая будет гибнуть в этой бесформенной паутине, пока не истлеет капрон в каком-нибудь неведомом заломе. После недолгих сомнений я взял камеру за шнур и побрёл вверх по реке до протоки. По пути мне встретилась потерянная девушкой белая туфелька с золотистым бантиком. Я пнул её подальше на берег, чтобы не унесла уже подступившая к ней река.

Как только я поплыл вдоль берега протоки, сразу стал натыкаться на сети. Некоторые находил по бусинам притопленных поплавков, некоторые – по шнурам, привязанным к стволам тальников, или вбитым в берег тычкам. Хорошо зная протоку, даже в кромешной темноте я легко нашёл девять сетей. Все они были полны мусора. В одной из сороковок среди веток, тины и пожухлых листьев обнаружился обречённо угасающий ленок.

Десятую сеть я, сколько ни старался, так и