Зимовьё на Гилюе - Сергей Артурович Шаманов

Пока я снимал сети, мысленно сердился и ругал туристов. Представляю, как у них полыхали и шипели уши под струями дождя! Вот уж где истинные браконьеры! К тому времени мы с друзьями уже несколько лет рыбачили сетями. И чего греха таить, много рыбы было поймано с помощью этой раздражающей рыболовов-спортсменов снасти, но ни одна рыба у нас не пропала зря, и ни одна сеть не была нами брошена на произвол судьбы.

Снова оказавшись на своём берегу, я спрятал клубок с сетями в кусты, выпотрошил ленка крышкой консервной банки, подобранной на старой стоянке рыбаков, и направился к зимовью.

Ливень утих, но на тайгу опустился такой непроницаемый туман, что я с трудом различал дорогу. Я несколько раз сбивался с тропы и оказывался то в непроходимых, измятых дождём кустах ольхи, с которых бежала, словно из душа, вода, то на берегу беспокойно булькающего Эльгакана. Поплутав, я возвращался к Гилюю и снова поднимался к зимовью. Но никак не мог до него дойти, безнадёжно теряясь в непроглядной мгле.

И вдруг ноги мои запнулись о какой-то едва различимый предмет явно рукотворного происхождения, я присел и увидел обломок старых эвенкийских нарт. И тут же передо мной разверзся вход в найденную несколько лет назад, а затем таинственно потерянную нами шаманскую землянку (как мы её нарекли). Я переступил порог пахнущего плесенью и склепом жилища, и взгляд мой встретился со взглядом почерневшего идола ментая[75] в образе человека без рук и ног. У основания идола лежала стопка высохших лиственничных веток и белый свёрток бересты, в котором обнаружились спички со старинными истёртыми надписями, оканчивающимися на букву «еръ», я смог прочитать только одну из них: «Торговый домъ Чуринъ». Ни спичек, ни приготовленных кем-то сухих дров в прошлый раз не было. Да и сам идол мы внутрь не заносили.

Я решил не искушать судьбу – не блуждать в поисках зимовья, а дождаться утра в землянке. Подвесил ленка над входом и развёл костёр. С рассветом собирался снова спуститься к реке и от неё знакомой тропой подняться до нашего жилища.

Несмотря на то что костёр был довольно большой, дыма в землянке почти не было, его весь вытягивало через прохудившуюся крышу. По этой же причине в землянке было полно воды, но в том месте, где сидел я, было сухо.

После ночи, проведённой под холодным дождём, меня как-то внезапно разморило расползающимся от костра теплом, и я, закутавшись в плащ, прилёг на бок и заснул. Засыпая, удивлённо подумал о том, почему нам с друзьями не удалось наткнуться на землянку раньше, ведь при поисках мы обследовали каждый квадратный метр в этом месте…

Уже сквозь дрёму я услышал – или мне это показалось – тихие удары в кожаный шаманский бубен…

Глава XXXII

Призрак белого оленя

Легенда об Эльгакане. Эпизод четвёртый

Иногда поступки человеческие лишены всякой логики. Даже сам Ергач не мог объяснить себе: почему, имея золота на три тысячи рублей, он не построил плот и не уплыл домой. Почему, оставшись один среди суровой и бескрайней тайги, он не впал в отчаяние, а, наоборот, обрадовался одиночеству, нашёл в нём наслаждение и гармонию. Возможно, где-то в глубине души, куда даже сам он не решался проникнуть, чувствовал, что нельзя создавать собственное благополучие за счёт золота, доставшегося ему от чужих людей, пусть даже разбойников и убийц. Может, его останавливала неприятная меркантильность Софьи и её прожектёрские монологи о жизни в большом городе, произнесённые во время их последнего свидания на Амуре. Не хотелось думать о Благовещенске со всеми его бессмысленными городскими забавами, о деньгах, о приторно сладком запахе сдобы из пекарни, которой будет управлять Софья. Начиналась короткая осень, а за ней – долгая приамурская зима, а значит, всё ближе был промысел пушнины. Охотничья страсть и предчувствие приключений растворили в его душе остатки сомнений. Как ни сильна была тоска по Софье, Ергач решил зимовать: строить избушку, бить путики, оборудовать на них деревянные ловушки-кулёмки и ловить соболей. А весной – снова отправляться на поиски Спиридонова ручья.

Небольшое зимовьё он построил в ста саженях[76] ниже устья Шахтаума. Лишь немного углубился в тайгу, чтобы лихие люди не увидели избушку с реки. Зато Тында, делающая тут крутой поворот, просматривалась от избушки хорошо. Впрочем, вероятность встречи с лихими людьми сводилась к нулю: авантюристы и разбойники на зиму выходят в жилые места, в тайге остаются лишь охотники да кочевники-оленеводы.

Избушку он срубил из сырой неошкуренной лиственницы. С севера она была надёжно защищена от ветра каменной обрывистой стеной сопки, с других сторон – труднопроходимой таёжной крепью из высокого лиственничника с густым ивовым подлеском, который по мере удаления от берега заменялся ольхой, карликовой берёзкой и багулом. От избушки были пробиты узкие путики: один – по берегам Шахтаума, другой – по Тынде. Дичи на новом промысловом участке было больше, чем на хмуром и мрачноватом Джелтулаке, где они с отцом охотились в прошлом сезоне. В пойме Шахтаума обитали соболи и глухари. Тындинский же путик уходил к озёрам с водотопкими берегами, там водились в изобилии кряковые утки, а в березняках, разбросанных между озёрами, встречались следы лосей и изюбрей.

Строя избушку, Ергач недосмотрел за лошадьми, и одна из них, попав в завал, сломала ногу. Пришлось её пристрелить. Немного конины Ергач закоптил и поднял на лабаз, остальное растащил по путикам и разложил в ловушки для соболей. Поскольку соболь был ещё не выходной[77], ловушки промышленник не настораживал, лишь приучал зверьков к угощению, чтобы зимой они охотно и безбоязненно шли к приманкам. Запах мяса привлёк и медведя, может, того самого, что расправился с китайцами. Но Ергач убил его, и на нарах избушки появилась тёплая густая шкура; медвежатина тоже пошла на поедь соболям. Вторую лошадь Ергач собирался застрелить с наступлением морозов, но она бесследно пропала. Может, её растерзали хищники, может, утонула, переплывая реку, а может, увязла в трясине на берегу одной из многочисленных стариц. Ни следа её не осталось.

1

Закончив с обустройством хозяйства, Ергач принялся охотиться. К тому времени уже наступил сентябрь: пришло время ночных заморозков, реки обмелели и по утрам обрамлялись хрустальной рамкой заберегов. На сопке, где было много оленьих грибов и ягеля, Ергач караулил сокжоев. Из камуса[78] сшил высокие унты