Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

Шествие открыли два старика с длинными палками, на концах которых были насажены небольшие топорики, напоминавшие русские секиры. За стариками шли в ряд три намбуских солдата с саблями за кушаками. Вслед за солдатами вели на верёвке Головнина. С ним рядом шёл императорский солдат в халате и шароварах, завязанных у щиколотки чёрным шнурком. За Головниным вели Мура, Хлебникова и матросов с Алексеем. Шествие замыкали ещё три намбуских солдата.

Узников вели, видимо, умышленно очень медленно, по одной из самых длинных улиц города, чтобы показать их жителям, которые, как и в первый раз, стояли стеной по обеим сторонам, смотрели из окон, из дверей домов, даже с крыш.

Был жаркий, солнечный день. В толпе зевак было много женщин под плоскими японскими зонтиками, с цветами и лентами в волосах, скреплённых длинными металлическими шпильками, блестевшими на солнце. Как женщины, так и мужчины были в одних лёгких кимоно. Но в то время как на мужчинах было не более одного халата, на женщинах их было по нескольку штук, а так как было жарко, то, не снимая лишних кимоно, они только сбрасывали их с плеч, высвобождая руки, и их разноцветные одежды были подобны лепесткам цветов. А поверх кимоно талии модниц были перетянуты широкими шёлковыми поясами – «оби», красота и богатство вышивки которых являлись предметом гордости их обладательниц.

Среди толпы бегали дети, которые были одеты точно так же, как и взрослые, только халатики их были расшиты ещё ярче и более крупными узорами. К пленникам иногда подбегали мальчики и девочки, у которых на спине можно было видеть их братьев и сестёр, ещё не умевших ходить. Маленькие няньки совершенно свободно чувствовали себя со своей живой ношей, прикреплённой к их спине широкой лентой. Они бежали за пленниками, заглядывая им в лицо без особого страха, лишь с живым любопытством. Но, увидев матроса Симанова, который из всех русских был лишь один рыжий, они вдруг рассыпались в разные стороны с криками: «Они! Они!» – что значит по-японски чёрт.

В нарядной и пёстрой толпе шныряли почти совершенно нагие кули[121] и разносчики дурно пахнущих человеческих удобрений, продавцы детских лакомств и сластей, приготовленных из редьки с сахаром, фокусники, акробаты и невыносимо грязные жрецы буддийских храмов, звонившие в свои колокольчики. Простолюдины были голы до пояса, и у многих на груди и на спине видна была искусная татуировка, изображавшая птиц, деревья и даже целые картины.

Повсюду раздавался стук неуклюжей деревянной обуви вроде сандалий, которые носили и дети, и женщины, и старики.

Почти у каждого дома, мимо которого проходили пленники, они видели садики с маленькими кривыми деревцами, через каждую лужу, изображавшую пруд, был перекинут горбатый мостик из бамбука.

У мужчин были выбриты как лица, так и темя. Волосы же вокруг темени были собраны в пучок и на самой маковке туго перевязаны тонким белым шнурком. У многих японцев были такие же лошадиные зубы, как у Ямамото.

Некоторые из богато разряженных японцев восседали на малорослых сытых лошадках, а в одном месте в толпу, к удивлению пленников, затесалась даже старомодная европейского образца карета с позолотой, на огромных колёсах, запряжённая четырьмя небольшими бурыми бычками, которые, не обращая внимания на толпу, мирно жевали свою жвачку.

В конце улицы пленники приблизились к замку, обведённому земляным валом и палисадом. Их ввели на просторный двор, где прямо против входа торчало жерло медной пушки на колёсном станке, покосившемся на одну сторону. Отсюда их ввели во второй двор, где вдоль стены, на рогожках, сидели пожилые солдаты, напоминавшие в своих халатах скорее деревенских старух, чем воинов.

Василий Михайлович этому не удивился, ибо знал, что в Японии звание солдата пожизненное и наследственное, и пока солдата носят ноги, он состоит в рядах императорского или княжеского войска.

Пленных офицеров посадили на скамью, а матросов и Алексея на рогожи, и сказали, что нужно обождать. Только через час в окне ближайшего дома появилось гладко выбритое лицо японца и последовал короткий возглас:

– Капитан Хаварин!

Конвойные поспешили ввести Василия Михайловича в здание, где принял его внутренний конвой.

Здание одной своей половиной походило на сарай, где не было ни пола, ни потолка и под ногами была насыпана морская галька. Во второй же половине был пол, высоко поднятый над землёй, устланный искусно сплетёнными соломенными цыновками. В окнах вместо стёкол была вставлена промасленная бумага, сквозь которую проходил тусклый, рассеянный свет. Задняя стена этого зала была раздвижная, расписанная цветами и птицами. В верхней части её была изображена в натуральную величину столь искусно написанная ветка цветущей яблони, что издали казалась живой, протянувшейся сюда с воли.

«Кто сей дивный художник?» – подумал с удивлением Василий Михайлович.

Но, переводя взгляд с ветки яблони на другие стены здания, Василий Михайлович тотчас же забыл о японском искусстве. Во всю ширину одной из стен были развешаны кандалы разных видов, верёвки, дубинки, плети, щипцы, зажимы и всё другое, что требовалось для пытки.

Поражённый видом этих страшных орудий, он даже не сразу заметил присутствие людей, которые молча и неподвижно сидели на полу, поджав под себя ноги и опустив глаза. Один из них восседал на некотором возвышении. По сторонам его, несколько позади, сидели два писца, перед которыми лежала бумага. Тут же, среди японцев, окружавших начальника города, Василий Михайлович увидел и Ямамото.

Знатные японцы были одеты в обычные чёрные кимоно, имея за поясом кинжалы. Кроме того, у каждого с левой стороны лежало по сабле.

Вслед за Головниным привели Мура, Хлебникова и матросов с Алексеем, которых расставили около Головнина сообразно японскому положению о рангах: повыше чином – слева, пониже – справа.

Переводчик Кумаджеро показал пленникам на японца, сидевшего впереди других, и почтительно пролепетал, закрыв глаза и наклонив голову, что это гимниягу – самый главный начальник города. Головнин и его офицеры поклонились начальнику, на что тот отвечал небольшим наклонением головы, по-прежнему не поднимая глаз.

После этого он полез за пазуху, вынул оттуда лист бумаги и, заглядывая в него, стал задавать вопросы Василию Михайловичу о чине, фамилии и имени. Алексей, не зная, как перевести слово отчество, спросил:

– Какой хвост у твоего имени?

Василий Михайлович невольно засмеялся. Засмеялся из учтивости и гимниягу.

Затем вопросы посыпались один за другим и были самого разнообразного свойства, порою удивляя