Смотритель. Барчестерские башни - Энтони Троллоп

Перед тем как разойтись, общество условилось на другой день поехать осмотреть новый дом мистера Эйрбина. Трое священников должны были решить, какая необходима починка, а от двух дам ждали советов относительно устройства холостого хозяйства. И вот вскоре после завтрака к крыльцу подали карету. Внутри было только четыре места, и архидьякон сел на козлы. Мистер Эйрбин сидел напротив Элинор, и это в какой-то мере вынудило ее заговорить с ним. Вскоре они уже дружески болтали, и Элинор, подумай она об этом, решила бы, что мистер Эйрбин, несмотря на свой черный сюртук, оказался бы неплохим добавлением к семейному кругу Стэнхоупов.

Теперь, пока за ними не надзирал архидьякон, они все дали себе волю. Мистер Хардинг с самым простодушным видом поведал им старинную легенду о новом приходе мистера Эйрбина. В древние времена, сказал он, священной служительницей Святого Юолда была женщина, прославленная на всю округу тем, что исцеляла любые болезни. У нее, конечно, был колодец, как у всех таких древних целительниц, сохранившийся и поныне, который, по мнению многих, не менее свят, чем церковная земля. Мистер Эйрбин объявил, что в таком случае его прихожане заражены ересью, а миссис Грантли ответила, что решительно с ним не согласна: в каждом приходе должен быть не только священник, но и священница.

– Только при таком разделении, – сказала она, – все обязанности исполняются как следует!

– Наверное, папа, – заметила Элинор, – те древние священные служительницы всем заправляли в одиночку. И мистер Эйрбин, возможно, опасается, как бы это не повторилось, если в приходе водворится дама, облеченная святым саном.

– Я думаю, – ответил мистер Эйрбин, – что рисковать не стоит. Гордыне таких дам нет предела. С младшим священником я еще справлюсь, но с его супругой – никогда!

– Однако прецеденты бывали, – сказала миссис Грантли. – Даже сейчас, говорят, в Барчестере есть дама, которая самовластно правит делами церкви. Вот почему вы боитесь!

Когда на посыпанной песком площадке перед крыльцом к ним присоединился архидьякон, они вновь вернулись к скучной серьезности. Нельзя сказать, что доктор Грантли был скучным человеком, но его остроумие отличалось тяжеловесностью, и собеседники обычно не воспринимали его шуток. Теперь, например, он начал произносить речь о раненых крышах и стенах, которые, заявил он, нуждаются в услугах костоправа. Все перегородки он тщательно выстукивал, все камины внимательно исследовал и не пропустил ни одной трубы, отдушины и цистерны. В заботе о своем друге он дошел даже до того, что собственноручно потыкал шилом в половицы.

Мистер Эйрбин ходил с ним, стараясь придать себе понимающий вид, а остальные трое следовали за ними. Миссис Грантли доказала, что недаром двадцать лет была приходской священницей, и опытным глазом осматривала звонки и оконные рамы.

– Во всяком случае, из окна вашего кабинета будет прекрасный вид, если вы устроите его тут, – сказала Элинор, остановившись у окна небольшой комнаты на втором этаже.

Вид действительно был чудесный, ибо ничто не заслоняло от взгляда великолепие серой громады собора. На первом плане струилась речка, огибавшая город, за ней зеленели рощицы, а справа от собора из густых вязов выглядывали крыши и трубы Хайремской богадельни.

– Да, – согласился мистер Эйрбин, подходя к ней. – Мне отсюда будут прекрасно видны мои противники. Я засяду здесь у стен вражеского города и буду стрелять по нему с безопасного расстояния. Я достану и до богадельни, если враг ею овладеет, а дворец открыт всем моим орудиям.

– Вы, священники, – это что-то невозможное, – заметила Элинор. – Вы только и делаете, что деретесь между собой.

– Либо поддерживаем друг друга. Жаль, что одно невозможно без другого. Но это же наше назначение. Разве наша церковь – не воинствующая? И весь наш труд – не тяжкий бой?

– Но не друг с другом же!

– А уж это как получится. Вы порицаете меня за войну со священниками моей же церкви, а магометанин поставит мне в вину войну с заблуждениями католических священнослужителей. Но ведь вы меня за это не осудите! А язычник с его многобожием удивится, почему враждуют христиане и магометане.

– Да, но вы ожесточаетесь из-за таких пустяков!

– Войны из-за пустяков всегда самые ожесточенные, особенно между соседями. Малознакомые люди ссорятся вежливо и по значительным поводам. Кто воюет ожесточеннее двух братьев?

– Но ведь такие раздоры навлекают на церковь осуждение!

– Без них она будет еще больше достойна осуждения. Можно, правда, дать церкви единого главу, чье слово во всех вопросах доктрины будет окончательным. Этот выход очень заманчив. Многие не смогли устоять. И я сам устоял лишь с большим трудом.

– Вы имеете в виду католическую церковь? – спросила Элинор.

– Нет, не обязательно. Любую церковь с единым главой. Если бы Господу было угодно дать нам такую церковь, наш путь был бы легок. Но легкий путь не благ.

Он помолчал, вспоминая то время, когда чуть было не принес в жертву все лучшее в себе – разум, свободу воли, живой источник своей мысли, самую свою сущность – ради легкого пути, на котором его не ждали битвы.

– Отчасти вы правы, – сказал он затем. – Наши споры навлекают на нас осуждение. Свет, хотя он вечно поносит нас за наши человеческие слабости и оскорбляет нас за то, что, будучи священниками, мы остаемся людьми, тем не менее требует от нас богоподобного совершенства. А в нас нет ничего богоподобного: расходясь во мнениях, мы сердимся, как все люди, мы по-человечески злорадствуем, повергая врага, и, споря о божественных предметах, даем волю вражде и ненависти, в которых нет ничего божественного. Все это так. Но этому нечего противопоставить. На земле не может существовать непогрешимого главы церкви. К чему привело исполнение этой мечты верующих, мы видим в Италии и в Испании. Предположим, что папская церковь не знала таких свар. Это неверно. Но предположим, что это так: скажите, какая церковь навлекала на себя большее осуждение?

Элинор удивила серьезность, с какой мистер Эйрбин полупризнал, полуотверг брошенное ему обвинение. Она с детства слышала споры священников, но их поводом обычно служили такие житейские мелочи, что она приучилась относиться к ним без всякого уважения. В них всегда звучал мотив суетной любви к деньгам и власти и не было ни жажды истины, ни тоски по чистоте веры. Те, кто ее окружал, были убеждены, что они незыблемо правы, что всякие сомнения излишни, что тяжкий труд по установлению долга священнослужителей давно завершен и воинствующему священнику остается только