Венгерский рассказ - Клара Бихари

щенок… Тоже мне гусар! Смех, да и только! Видно, ему, старому Майше, придется в конце концов наставлять сына. «Давай, парень, смелей в атаку, не тяни волынку, действуй. К тому же корм у нас на исходе, не могу я без конца возмещать то, что идет особо Сполоху».

— Берци! Берци! — зовет он у конюшни сына.

Ждет немного, прислушивается, но только дядюшка Фейеш, старый дворник, пенсионер, идет на зов из-за скирд, ковыляет. Ухмыляется, что-то весел не в меру. Наконец заговорил, и его редкие усы трясутся от сдавленного смеха:

— Не трудись, не зови его. Уехал он, известно, уехал. Вон туда, к околице.

— Дьявол его расшиби! Как раз сейчас, когда надо запрягать!.. Я поеду в бричке на станцию.

— Куда там, — старик Фейеш даже покраснел от смеха. — Ведь на ней укатил, на бричке. Вон следы от колес. Даже ленты вплел в лошадиные гривы.

— На бричке? И меня не спросил? Куда?

Пусть теперь приходит конец свету, если до сих пор не пришел! Хохочет, заливается бестолковый старик, в восторге похлопывает себя по коленкам:

— И куда бы ему поехать? Куда? Разве ты не слыхал? Ленты вплел в лошадиные гривы!

— К Вильме Пецёли! — оборвалось сердце у старого Майши. — Туда поехал. Лошади ему уже мало. Бричкой хочет покорить девичье сердце, мямля этакая!

Но не совсем так. О вежливости, обходительности идет тут речь, не о покорении сердца. И в этом повинна не Вильмушка, а ее мачеха. Дородная, всегда ласковая, приветливая жена Пецёли, которая не ворчаньем, а улыбкой заправляет всем в доме.

— Концерт? Танцы? Конечно, мы собираемся, Берци, голубчик. Вот моя матушка и вполовину не была так добра ко мне, как я к нашей малютке Вильмушке. Не правда ли, голубушка? А мать у меня была набожная, благочестивая, танцы считала грехом, дьявольским искушением. Но я уже иду… Ах, ни минуты нет покоя.

И все это выпалила единым духом, пересыпая слова вздохами, а к ним в придачу улыбки, охи, жалостливые взгляды. Нет, чем не ведьма эта женщина, наказание, да и только!

Не успел опомниться Берци, едва подал Вильмушке руку, опять тут как тут ее мачеха:

— Ах, Берци, голубчик, беда. Мы все-таки не можем пойти на вечеринку.

— Как это так? — оторопел Берци. — Почему же? В чем дело?

Жена Пецёли потупила взгляд, покраснела и, заложив руки за спину, прошептала сурово, словно наставляя кого на путь истинный:

— Во мне, Берци, дело. Не могу я с моими больными ногами столько протопать.

У Берци аж дух захватило, окинул он взглядом свою будущую тещу и выругался про себя. Не в ногах, видно, беда у сорокалетней кривляки, мачехи, а в голове, в «надстройке». Жена Пецёли такая толстая, необъятная, жир у нее так и трясется, ей же надо втрое больше, чем другим, материала на юбку.

— Ну тогда, — отважился он, — может, мы пойдем вдвоем с Вильмушкой?

— Нет, нет. Я тебе доверяю, я тебя уважаю, но все-таки… И мне не помешало бы чуток проветриться… Знаешь что? Нет, нельзя, не скажу ни за что на свете…

— А почему бы и нет? Скажите, тетушка Эмма.

— Ну… если ты и впрямь ко мне всей душой, если ты и впрямь жалеешь такую немощную старуху, как я, может… ты отвез бы нас, Берци. На бричке, на кооперативной бричке.

Что мог ответить на такое подстрекательство бедный, по уши влюбленный парень? Сначала у него от растерянности дух захватило, потом он обозлился. А тут еще принялась жалеть его будущая теща:

— Конечно, горемыка ты этакий, я и не смекнула своей глупой башкой. Кооперативная бричка, не ты над ней хозяин.

А Берци: кто же, мол, если не он? Он вправе ею распоряжаться. Кто заработал столько трудодней, сколько он?

Словом, попался на удочку да и пообещал отвезти женщин в бричке, слово дал и лишь потом, по дороге домой, вспомнил, чему учил его отец: «Не верь сроду, сынок, медоречивой бабе да кудрявому облачку», — да, видно, учил понапрасну.

Эх, любовь моя…

Яма темная.

Кто там приуныл? Кто в такую рань — и десяти еще нет — громко изливает тоску своего сердца?

Кто, как не Берци, уже отслуживший в армии возчик из кооператива «Освобождение». Он выпил. Выпил, разумеется, самую малость, не выпивши, только тронутый станет горланить, но не так много выпил, чтобы чувствовать себя обманутым, опозоренным. Если бы не был он строптивым и дерзким, если бы не любил делать наперекор, то давным-давно убежал бы куда глаза глядят. Тогда, когда один из его дружков закричал:

— Барин приехал вместе с барыней!

То есть приехал Берци вместе с толстухой, женой Пецёли.

Все вокруг загоготали, парень, как говорится, попал прямо в точку. Жена Пецёли, добросердечная мачеха, и вправду так важно восседала в бричке, как баронесса былых времен. Бедная Вильмушка, втянув голову в плечи, даже и не сидела, а верней, жалась возле нее. Так всю жизнь жалась она в тени словоохотливой мачехи. Разве можно это потерпеть? Неужели не стоит ради такого безответного, только в песни изливающего свою душу существа принести жертву? Понятно, нельзя проехаться в бричке, не заработав насмешливого прозвища. «Извозчиком», «Кучером» станет отныне молодой Майша, так окрестят его в деревне. Любовь, причина всему любовь. Она. Хорошо поется в песне:

Эх, любовь, любовь моя —

Яма темная.

Провалился в яму я,

Стал я узником…

Поет парень, сидит себе довольный и не возражает, что Вильмушка танцует не с ним. Девчонка нарасхват, от одних рук порхает к другим; бедняжка едва дышит, тревожится, смотрит, то где Берци, то где мачеха, которую тоже подхватил вихрь танца. Ведь танцует и мачеха, пляшет не переставая, даже пол под ней прогибается, когда топает она ногами, обутыми в туфли с перепонками. Парни с машинно-тракторной решили проучить жену Пецёли, сбить с нее спесь; по очереди приглашают ее на танец. Да что из того? Они-то из сил выбились, а она лишь слегка запыхалась. Но все-таки взмокла от пота жена Пецёли, стала красная как рак, а трактористы, которые кружат ее, обхватив за талию, еще того красней. Ну конечно! Ее покружить по залу не трактор завести, к тому же выдержать болтовню, ее болтовню — дело нешуточное. Ведь мачеха тараторит, задается вовсю: она, мол, всегда за развлечения, а также за женское равноправие; у нее, мол, запросы, она и в школу ходила, два класса кончила, хотите верьте, хотите нет, не вертихвостка какая-нибудь, упаси боже, у