Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский

— И пришел он вечером?

— Пришел. Да и как было не прийти?

— А вы все что думали — зачем он его вечером позвал?

— Я вам расскажу так, как оно было. Все тогда за Йошкой следили — он-то, мол, что теперь делать будет? Все ж таки в него Анти стрелял, и раз уж не дозволил Йошка, чтоб увели его, так как же он теперь расплачиваться станет? Потому что уж такой он, этот Йошка, за все расплачивается сполна. Да еще как! Вот и со старым Кишковачем за обеды его рассчитался, за то, что издевался над людьми, мяса брать не разрешал. Так что ж он теперь с Анти сделает? Одним словом, все мы наблюдали за ним…

— Вы здесь были, когда Балог пришел?

— Вот здесь стоял, у конторы. Смотрю — идет. «Пришел твой директор?» — спрашивает. «Ты про Йошку?» — говорю. «Про него, отвечает, про кого ж еще?» Потом сел вон там на скамью перед конторой и ждет. Разговаривать-то ему само собой не очень хотелось, я тоже больше помалкиваю. «Вызвал тебя?» — спрашиваю. «Сам пришел!» — «С чего ж на ночь-то глядя?» — «Так директор твой велел!» Не понял я тогда ничего, ну да оставил его в покое. Думаю: «Сиди уж!»

Мы снова выпили.

— Ушел я, но держался неподалеку, чтоб видеть все ж, что да как. Пришел Йошка. Смотрю, входят в контору. И сразу же в окне свет зажегся…

— Что ж, пришел я, как утром договорились.

— Ну, так прикрой дверь за собой.

Стоит Балог у двери. Потом медленно делает шаг, другой…

— Я, значит, книжку свою получить хочу.

— Какую это книжку?

— Мою трудовую книжку, по которой я здесь в хозяйстве работал.

— Ага! — говорит директор. — Это зачем же?

— Что зачем же?

— Ну, книжку тебе зачем?

Оба молчат. Балог оглядывает контору. На полу ковер, на стене фотографии — волы, лошади, свиньи, таблицы разные — пшеница, кукуруза, виноград. У письменного стола — несгораемый шкаф. За окном, затянутым железной решеткой, молчит ночь, а здесь все залито ослепительным светом: в люстре все девять ламп горят.

— Затем, что уходить собираюсь отсюда.

— Уходить?

— Да.

— Почему?

Директор обходит стол, садится. Откидывается на спинку стула, снимает шляпу, бросает ее на стол. С самого утра он работал без передыху и только что прикатил с дальнего поля. Он проводит по лбу рукой, потом подымает глаза на стоящего перед ним Балога. Вот уже месяц, как он не видел его! С той самой ночи, когда стоял у себя на кухне, стоял, прижавшись спиной к стене… Антал Балог! Директор глядит на него пристально, не отрываясь. Вот он стоит сейчас почти у самой двери. Сколько раз, бывало, стояли они здесь вдвоем, в этой самой конторе перед управляющим…

— Словом, за трудовой книжкой?

— За ней.

Балог смотрит на директора. Постарел он за этот месяц! Но и сейчас у него все та же, с детства знакомая привычка щурить глаза, раздумывая о чем-нибудь. Брови совсем сошлись на переносье. И видит Балог, как стоят они вдвоем, плечом к плечу, перед жандармами… «А, сволочь, мужик вонючий!..» А Йошка молчит, потемнел весь, но только щурит глаза и молчит… На жандарма не глядит, уставился в землю и ни звука!

— Давно я не видел тебя, а, Анти?

Молчит Балог.

— Должно быть, с месяц уже. Верно, Анти?

— Верно! Как раз месяц.

— Невелико время!

— Невелико…

Взгляды их встречаются. У Йошки брови все также нахмурены, совсем сошлись на переносье. В деревне всегда говорили, что взгляд у них одинаковый. У него, Балога, и у Йошки. Цветом глаза у них совсем одинаковые, это точно. Хоть меняйся. Большие глаза у обоих, карие…

— За книжкой, значит, пришел?

— За ней.

— Уйти хочешь из хозяйства?

— Да!

Он, Балог, теперь понимает, что милиция не заберет его. Он понял это уже довольно давно. И знает, что отстоял его Йошка. И не только в первые дни, когда явились за ним по горячим следам, а и потом стоял за него горой… В область ездил, где только не был! Никого из деревни не позволил забрать!

— Ну, а… почему ты хочешь уйти из хозяйства?

И чего спрашивает? Знает ведь все не хуже его самого…

— Ну-ну, говори, иначе не уйдешь. Должен знать и я, и все наше руководство, почему человек надумал уйти, кто бы он ни был.

— Потому и ухожу.

— Почему потому?

— Ты и сам знаешь, чего же зря выпытывать?.. Нету мне здесь места!

— А где ж ты найдешь его?

Где? — думает Балог. Что ж, не такой он еще старый, чтоб работы бояться… пристроится где-нибудь к дорожникам, например, а то и в город уйдет — все одно куда, была бы работа.

— Где-нибудь сыщется.

— Уверен, что сыщется?

Сыщется… Он-то ведь рук жалеть не привык…

— Человеку выбирать не приходится…

— Не приходится? Почему же? Можно к дорожникам пойти, а то и на завод. Можно и к бурильщикам устроиться, и в лесное хозяйство или в госхоз какой-нибудь — вон тут их сразу три под боком, а не нравится, так можно в город податься, там и общежитие дадут — все время ведь объявляют об этом. Зазывают даже, приходите, мол, рабочие позарез нужны, за труд вам платить будем, сапоги дадим, спецовку, обедом обеспечим, да из двух блюд, да мясное каждый день. И еще удостоверение выдадим, чтобы могли вы раз в месяц домой съездить бесплатно, одежду, белье сменить, чтоб не на собственные деньги ехать пришлось!

Так вот зачем он спрашивает! Найдется ли ему, мол, в другом месте работа, если отсюда уехать надумал? Да еще при том, что не выставляют его отсюда, и не то чтоб жить ему не дают, а просто потому, что сам он уехать решил!..

— Найдется место! — говорит Балог.

— А чего же не найтись?.. Вот и я говорю, что найдется. Найдется, да столько, что нам с тобой, Анти, когда-то и не снилось… даже половины того много было бы…

Ходили они, бывало, вдвоем за тридевять земель, чтобы хоть на прополку наняться, даже ненадолго, хоть на неделю, чтобы несколькими филлерами разжиться да самое необходимое домой привезти. Сколько исходили они вдвоем, сколько раз останавливал их жандарм на пути. Кто такие? Откуда? И тут же заворачивал обратно: отправляйтесь, мол, в свой околоток, нечего на чужбине у других хлеб из-под носа забирать, здесь и своих бродяг хватает…

— Нам тогда и десятой доли довольно было бы, верно, Анти? Может, помнишь еще про то?

Помнит он! Все помнит…

— Я только затем и спрашиваю, что знать хочу: помнишь ты еще про