Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн

вечер Дуйнхар гнал к дому скот и про себя радовался: «Сегодня удачный день, — думал он. — Скотина наелась, как следует. Через несколько дней, не заходя в Арав, двинемся в Хялганат — там травы ох как густы. Осенью человека в рост не видно. Быки мои наверняка выправятся». В отличие от прошлых лет Дуйнхар взялся выращивать не взрослых, а годовалых бычков и обязался за три года довести их вес до трехсот тридцати килограммов. Но в первый же год упустил самый питательный сезон и теперь, стараясь не повторить промашки, прилагал все силы, чтобы скот не потерял за зиму веса. По утрам, когда примораживало, Дуйнхар пас свое стадо по укрытым от ветра склонам гор, где было теплее. К обеду перебирался к подножью, богатому травой, а во второй половине дня двигался к дому, следуя за солнцем. Сейчас солнце уже садилось. В его косых лучах краснело на горизонте небо. Тайга и дальние горы тоже окрасились в багровый цвет. «Небо в морозный день красно, как щеки у ханши», — вспомнилась Дуйнхару стариковская поговорка. — Сегодня день не морозный, а горизонт так и пламенеет, жена моя — не ханша, а щеки у нее румяные». Дуйнхар вошел в юрту в приподнятом настроении. Мать встретила его горестным криком:

— Ой, сынок, сынок! Как и сказать тебе, не знаю, — ушла от тебя твоя жена!

Дуйнхар встал как вкопанный.

— Куда ушла? Зачем?

— Далеко!

«Наверно, опять на недельный семинар, а мать на нее жалуется», — подумал он и спросил:

— Сын где?

— С собой увезла.

— Неужели в сомон потащила?

— Да нет! К себе домой! Она тебя, мужа своего, бросила! И меня, старуху, тоже! Приехала с собрания, молчит, плачет. Одела маленького, села на Гнедого — и след простыл!

Только теперь Дуйнхар понял, что произошло. Недовольно взглянув на мать, проворчал:

— Из-за вас все это, мама…

Старая Хорол потемнела лицом, дыханье перехватило, в голове все завертелось. Дуйнхар не сказал ни слова больше. Он озабоченно думал: «Не случилось бы чего с ними в дороге. Оседлаю-ка я коня да съезжу к тестю». Все так же молча вышел из юрты и поскакал. Когда подъехал к зимовке Дорлиг-гуая, ему навстречу выбежала лохматая черная собака. Дуйнхар окликнул ее, и она весело завиляла хвостом. Дуйнхар привязал коня, обошел юрту вокруг и, увидев своего Гнедого, который мирно щипал сено, немного успокоился. Тихо приблизился к юрте и прислушался.

После глухого кашля раздался голос Дорлиг-гуая:

— Иди сюда, внучек! Давай обнимемся.

Потом Дуйнхар услышал знакомый женский голос:

— Иди, малыш, к дедушке.

Под сопровождение детского смеха снова заговорил Дорлиг-гуай:

— Давай и поцелуемся, внук! На-ка попробуй табачку из моей табакерки.

Дуйнхар ужаснулся, но сын, видно, не понял деда, потому что громко спросил:

— Мама! А когда папа к нам приедет?

Дуйнхар разволновался: «Что делать? Войти? Ну, войду — а что им скажу? Что толкнул на пол Дунжу? Что мать ее без конца обижала?.. Нет мне туда дороги! Поеду-ка домой…» Так же тихо Дуйнхар отошел от юрты, сел на коня и потрусил назад…

С того дня много времени утекло. Зима, которая на сей раз тянулась долго-долго, пошла на убыль. Старая Хорол отвлекалась от одиночества тем, что на склоне ближней горы пасла домашних телят, собирала сухую карагану{42} для очага, изредка наведывалась к соседям. Однажды утром, вытирая пыль, наткнулась на забытую внуком игрушку. Повертела в руках, послушала веселый звон колокольцев, и почудился ей в этом звоне радостный смех малыша. Забыла Хорол-гуай про пыль, замерла ее душа. Старуха стояла с игрушкой в руке и шептала: «Внучек мой, кареглазый мой… Помнишь, как ты говорил: бабушка, бабушка, давай поиграем… Когда малыш здесь был, всегда чудилось, что в юрте полно народу. Так хорошо, так весело было… А теперь — тоска!..» Руки бабки задрожали, на глаза навернулись слезы. Посмотрела Хорол-гуай на хоймор, оглядела юрту вокруг и увидела, как в ее доме одиноко. Огонь не горит, ничто не в радость, даже чаю не хочется.

Вошел вернувшийся с пастбища сын. Если раньше что есть мочи погонял он под вечер коня, то теперь никогда не спешил. А зачем спешить, если дома нет жизни. Так и сегодня — мать даже чаю к его приходу не сварила. Увидев сына, Хорол-гуай пришла в себя, засуетилась. Принесла карагану, наломала помельче, бросила в печь, до самого тоно подняв пыль, но спичку не поднесла — опять вдруг замерла, задумавшись. Ощутила она себя такой же одинокой, как в первую неделю после смерти мужа. Много горя повидала старая Хорол на своем длинном веку, но сейчас ей было хуже, чем когда-либо. Она страдала и от собственного одиночества, и за сына, который лишился разом и жены, и малыша, и тоже стал одинок. Она чуть было не заплакала, но тут в юрту вошел старик сосед.

— Что огня не разжигаешь, Хорол-гуай? У тебя в доме темно, как в пещере.

— Скажи, в ледяной пещере, — добавила с горечью Хорол-гуай.

— Верно говоришь. А надо было тебе выживать из дому невестку да внука? С ними-то теплее! Я тебе вот что скажу: напрасно ты нас и их, молодое племя, равняешь. Мы по-своему жили, они — по-своему…

Старик ушел, а Хорол-гуай, хмурая, растерянная, бормотала про себя: «Молодое племя… мы — по-своему, они — по-своему…» Потом вдруг вынула из сундука овчинную шубу, разожгла огонь и растянула шубу на полу возле печки.

— Что это вы делаете, мама? — удивленно спросил Дуйнхар.

— Не видишь? До костей продрогла — вот что! — раздраженно ответила она и, помолчав, добавила:

— Ты в стадо-то пойдешь до ночи?

Дуйнхар кивнул и пошел к коновязи. А Хорол-гуай подпоясала шубу тонким ремешком и вышла на улицу. Небо хмурилось, мела поземка. Словно великаны-богатыри, что решили помериться силами, сталкивались темные облака, разбегались в разные стороны, снова сходились вместе. Горы и лес на горизонте стали одной неделимой тьмой. Хорол-гуай вывела из сарая верного Гнедого, оседлала его, взглянула на мрачное небо и подумала: «Все равно поеду, пусть хоть вьюга, хоть что. Хочу увидеть свою дочку да своего внука». Старуха вскарабкалась на коня и легонько ударила его плетью…

Это было в первые весенние деньки, а весенняя погода, говорят, обманчива. Как-то доберется к Дорлиг-гуаю старая Хорол? Не разыграется ли непогода? А как встретят ее Дунжидма и внук? Эти мысли занимают меня, как, наверно, и тебя, мой читатель. Но давай надеяться, что все в конце концов образуется.

Перевод Л. Скородумовой.

ЖИГЖИДИЙН БЯМБА

Жигжидийн Бямба — поэт, драматург, очеркист. Родился в Ургамал сомоне Запханского аймака в местечке