Грехи аккордеона - Энни Прул

– Так вот откуда взялись эти белые фазаны. Все от радона. – Конрад Хасманн с женой Нэнси сидели за столом на старой ферме Хасманнов, он выплевывал на тарелку нежующийся кусок бекона и водил рукой по лбу, откидывая нависшую над глазом седую кудрявую прядь. В наследство от Нильса ему достался длинный шишковатый нос, близко посаженные светло-голубые глаза придавали странноватый вид, а уши плотно прижимались к голове. Ферма перешла к обоим братьям, но Айвар, проведя в полном одиночестве в доме ровно один день – таково было его условие – продал свою долю Конраду, который тут же избавился от всей земли, кроме четырех окружавших дом акров, и остался работать на газовой компании Руди Генри. (Когда его дочь Вела была еще маленькой, он говорил ей, что просто обязан там работать, потому что его фамилия Хасманн, а это почти что Газман. Потом к ним взяли на работу Джона Рупа, и отец объяснил девочке, что рупом называется редкий невидимый газ, благодаря которому летают птицы.) Вместе с домом он получил в наследство фотографию покойной тетушки Плоретты – во всех регалиях Дикого Запада и в ореоле уносимых ветром осиновых листьев она восседала на пне, светлые волосы выбились из-под громадной белой ковбойской шляпы, обтянутая перчаткой рука покоится на плетеном аркане, маленькая шпора блестит на солнце, а из кобуры на правом бедре торчит перламутровая рукоятка револьвера, взятого напрокат у фотографа.

– Сколько раз просила не выплевывать изо рта, тошнит уже. Зачем ты это делаешь? – Старалась дышать через рот, Нэнси накручивала на указательный палец прядь волос. – Слышишь, какой ветер? По радио сказали, порывами до шестидесяти. Погода теперь точно переменится. – Она выбросила в ведро сложенную газету. – Дурацкий кроссворд, сплошные реки в Азии и игроки в гольф тридцатых годов.

– Где Вела?

– Не знаю, где-то на улице. Не представляю, что она там делает на таком ветру. А что?

Голос Конрада стал по-кошачьему мягким.

– Я просто подумал, поваляемся немного в спальне, можно чуток вздремнуть. – Мягкий живот свободно колыхался под трикотажной рубашкой.

– Спать днем? То я не знаю, тебе охота спать не больше, чем заполучить рак.

– Хватит про одно и то же. Я уже слышать не могу эти раковые разговоры. Пошли в спальню. – Он шлепнул ее по заднице. Она увернулась, но все же потопала вслед за ним в сумрачную комнату (раньше тут спали его родители, но Нэнси обила потолок тканью с блестками, а стены заклеила обоями в оранжевую полоску), простыни и одеяло после ночи сбились и хранили запах их тел, ветер пронзительно свистел в окнах.

– И, конечно, точно в момент оргазма нашей девочке отрезало руки, – год спустя, шепотом призналась Нэнси своей сестре.